Роберт Чамберс - Желтый знак
Тэсси сидела за столом, пуская в потолок кольца дыма, и задумчиво потряхивала кусочки льда в стакане с вином.
— А ты знаешь, мне этой ночью тоже приснился сон… — заметил я.
— Не про того ли типа? — спросила она, засмеявшись.
— Именно. Сон был похожим на твой, но только гораздо хуже.
С моей стороны, конечно, было очень глупо и крайне неосмотрительно говорить ей такие вещи, но вы же знаете, как мало тактичности у среднего художника.
— Заснул я где-то часов в десять, — продолжал я, — и немного спустя мне приснилось, будто я проснулся. Я до того ясно слышал, как часы пробили полночь, как шумят за окном деревья и гудят теплоходы в заливе, что даже теперь я до конца не уверен — спал я или нет. И мне показалось, что я лежу в ящике со стеклянной крышкой. Меня куда-то везли, а я смутно различал сквозь окна крытой повозки тусклый свет уличных фонарей. И скажу тебе, Тэсси, что ящик, в котором я находился, на этой мягкой повозке медленно везли по какой-то каменной мостовой.
Через некоторое время мне стало неудобно, и я попытался пошевелиться, но ящик оказался слишком узким. Руки мои были скрещены на груди, и я никак не мог их поднять, чтобы хоть как-то помочь себе. Еще немного я полежал молча, а потом попробовал закричать. Но голос мой пропал. Я отчетливо слышал стук копыт лошадей, запряженных в повозку, мерное поскрипывание колес и даже тяжелое свистящее дыхание кучера. Но потом до меня донесся другой звук — будто кто-то открыл окно. Мне удалось слегка повернуть голову, и теперь я мог видеть уже не только сквозь стеклянную крышку ящика, но и через окна закрытого экипажа. Я видел дома, мимо которых мы проезжали — все они были тихие и пустые, кроме одного. В этом доме было открыто окно на втором этаже, и в окне я разглядел фигуру женщины, смотревшей вниз. Это была ты.
Тэсси отвернулась и с испуганным видом облокотилась о стол.
— Я видел твое лицо, — убеждал я, — и мне показалось, что оно было полно горя. Потом мы поехали дальше и вскоре свернули в узкий темный тупик. Лошади остановились. Я ждал очень долго, поминутно закрывая глаза от страха и нетерпения, но вокруг было тихо, как в могиле. Мне казалось, что прошло уже несколько часов, и вдруг стало не по себе: у меня появилось ощущение, что рядом со мной кто-то есть, и я открыл глаза. И тогда я увидел над собой белое лицо кучера катафалка, который смотрел на меня через стеклянную крышку гроба…
Неожиданно Тэсси вскрикнула, и я замолчал. Она тряслась, как осиновый лист. Я понял, что своим рассказом очень сильно расстроил ее и вообще вел себя как осел, и поэтому тут же попытался исправить положение.
— Ну что ты, Тэсс, — ласково сказал я, — я только хотел показать тебе, как могут повлиять такие рассказы на сны впечатлительных людей. Ведь ты же не веришь, Что я на самом деле лежал в гробу, правда? Тогда чего же ты так дрожишь? Тут ведь все очень просто: твой сон и моя неприязнь к этому противному сторожу перемешались у меня в голове, и как только я лег спать…
Но тут она закрыла лицо руками и разрыдалась так, словно на нее обрушилось какое-то чудовищное несчастье. Какой же я идиот! Решив побыстрее исправить свою дурацкую ошибку, я подошел к ней и обнял ее за плечи.
— Тэсси, милая, прости меня, пожалуйста, — с чувством сказал я. — Мне не надо было пугать тебя такой чепухой. Ты ведь очень чувствительная девушка и настоящая католичка, поэтому так сильно и веришь в сны.
В ответ она крепко сжала мою руку и положила мне голову на плечо, все еще продолжая дрожать и всхлипывать. Поэтому я принялся ободрять и успокаивать ее, как только мог.
— Ну что ты, Тэсси, открой же глаза и улыбнись, — продолжал я.
Она очень медленно открыла глаза, но выражение их было настолько странным, что я еще раз в сердцах обругал себя за свою идиотскую неосмотрительность.
— Да ведь все это ерунда, Тэсси, — добавил я. — Ты же знаешь, что тебе от этой чепухи плохо не будет.
— Не будет… — как эхо откликнулась она, но ее губы по-прежнему дрожали.
— Тогда в чем же дело? Ты боишься?
— Да. Но не за себя.
— Неужели за меня? — весело спросил я.
— Да, — пробормотала она еле слышным голосом. — Я… я… люблю тебя.
Сначала я засмеялся, но когда смысл ее слов дошел до меня, по мне пробежала невольная дрожь, и я замер, словно окаменев. Так вот что было наградой за мое идиотское поведение! За время, прошедшее между ее фразой и моим ответом, я мог бы найти тысячу невинных отговорок — мог свести все в шутку, мог притвориться, что неправильно понял ее и пожаловаться на свое плохое здоровье; мог, наконец, просто-напросто объяснить ей, что меня невозможно любить. Но мой ответ был быстрей моих мыслей, и теперь, когда уже поздно что-либо исправлять, мне остается только думать и думать над тем, что же я натворил… Я поцеловал ее в губы.
Вечером я, как всегда, пошел бродить по парку Вашингтона, размышляя о событиях дня. Да, я серьезно влип. Назад пути уже не было, и мне пришлось посмотреть будущему прямо в глаза. Приходилось признать, что я — далеко не идеальный человек; на мой взгляд, у меня напрочь отсутствовала совесть, но все-таки я не хотел обманывать ни себя, ни Тэсси. Единственная страсть моей жизни была похоронена где-то в лесах Бретона. Но навсегда ли она упокоилась там? Надежда кричала мне "НЕТ!" И уже три с лишним года я прислушивался к этому голосу надежды и все это время ждал знакомых шагов у порога. Неужели Сильвия забыла меня? "НЕТ!" — кричала мне надежда.
Вернувшись домой, я осторожно намекнул Тэсси, что она, возможно, ошибается, считая меня таким уж хорошим человеком, а сам в это время подумал, что хоть я и действительно не идеал, но все же и не какой-нибудь там злодей из комической оперы. Просто я веду свободный, легкий образ жизни, делаю то, что доставляет мне удовольствие, иногда, правда, ругая себя за последствия и сожалея о том, что успел натворить. Только в одном я был совершенно серьезен, если, конечно, не считать моего рисования, и этот предмет моего серьезного отношения, эта моя единственная страсть лежала далеко в бретонских лесах и, скорее всего, была уже потеряна для меня навсегда.
Но теперь было поздно сожалеть о том, что произошло в этот день. Не важно, почему так получилось — то ли из-за жалости, то ли от неожиданного прилива нежности в ответ на ее тревогу, а может, просто из-за скотской благодарности за ее преклонение передо мной — в любом случае я не хотел делать больно ее сердцу, а этот вспыхнувший в ней огонь сильнейшей страсти, которого я уже и не предполагал встретить на своем жизненном пути, не оставлял мне никакой альтернативы — я должен был либо ответить ей взаимностью, либо прогнать ее от себя. Может быть, из-за того, что мне всегда было страшно причинять людям боль, а может — потому, что где-то глубоко во мне сидел неистребимый пуританин, обуреваемый тайными вожделениями, у меня не хватило духу ответить ей твердым отказом, и двери ее сердца распахнулись для меня, выпустив наружу весь огонь ее страстной любви. Другие люди — те, которые обычно радуются, когда кому-то плохо, пусть даже им самим — могли бы выдержать это. Но я не мог.
