Шон Хатсон - Отбросы
Возвратившись к своей койке, Гарольд спрятал бритву и ладонями разгладил складки на брюках. Посмотрев в ближайшее окно, он принялся изучать окрестности. Ветер, дувший всю ночь, утих, и листья, сорванные им с деревьев, теперь недвижимо покоились на газонах. Несколько пациентов уже трудились, сгребая их большими граблями. Рядом наблюдали два интерна и курили.
К одному врачу подошли три сестры и стали что-то оживленно обсуждать. Гарольд видел, как они расхохотались, а потом врач поцеловал одну из них в щеку. Тут они опять засмеялись. В последние дни Гарольд редко слышал смех. Почти с завистью он наблюдал за этой небольшой компанией, потом отвернулся от окна и принялся заправлять постель.
Наконец, убедившись, что все в порядке, он побрел к лестнице, которая вела вниз, в отделение трудовой терапии.
* * *Двое пациентов уже сидели там за работой, когда Гарольд вошел в просторную комнату, втянул носом воздух, наслаждаясь запахом масляной краски. Его собственный мольберт стоял у одного из затянутых сеткой окон, и, пересекая комнату, он пошел прямо к нему, на ходу изучая холст, который с таким упоением расписывал последние три недели. Картина представляла собой серию ярких цветных мазков, преимущественно красных и желтых. Что это означало, никто не знал, даже сам художник. Из деревянного шкафчика рядом с мольбертом он быстро достал кисть, краски и принялся за работу.
Перед тем как нанести на холст первый яркий мазок, Гарольд внимательно поглядел на свое творение. И словно что-то увидел за этими вспышками красного и желтого цветов, что-то, пробудившее в нем воспоминания. Его кисть немного помедлила над палитрой, на которую он выдавил оранжевую краску.
Пламя...
Он судорожно сглотнул. Да, это похоже на языки пламени. Воспоминания о давнем кошмаре вновь нахлынули на него, и Гарольд отступил от холста, будто обнаружил на нем что-то отвратительное и непристойное. Возможно, подсознательно он изображал красками ту кошмарную ночь, которая постоянно являлась ему во сне все эти долгие годы. Было ли это наказанием? Навечно запечатлеть на холсте собственное преступление?.. Он наклонил голову и свободной рукой коснулся изуродованной стороны лица. Одинокая слеза блеснула в уголке глаза и стекла по уцелевшей щеке. Гарольд сердито смахнул ее, поднял глаза и снова стал внимательно изучать холст. Яркие цвета и в самом деле напоминали пламя.
Он слегка коснулся кистью оранжевой краски и сделал несколько пробных мазков. Рука почему-то дрожала, но он переборол себя, размышляя над тем, что за последние недели ему ни разу не пришло в голову отождествить свою картину с танцем огня. Пережитый ли ночной кошмар подсказал ему это? Ожившие ли воспоминания, которые, как ему казалось, удалось навсегда упрятать в потаенных уголках измученного сознания? Как ни пытался Гарольд, но у него не было сил забыть ту ужасную ночь сорок шестого года. И если бы только шрамы напоминали о ней!..
От запястья до локтя тянулись длинные отметины — следы фатальной попытки покончить жизнь самоубийством. Теперь рубцы почти исчезли, но, бывало, иной раз он садился и смотрел на них, вспоминая тот день, когда нанес себе порезы, надеясь хотя бы в смерти обрести желанное забвение — абсолютную темноту, которая избавила бы его от чувства вины, пожиравшего его душу, как голодная крыса. Тогда он заперся в туалете и осколком стекла исполосовал себе руки: сильным ударом разбил окно туалета и начал водить предплечьями по обломкам стекла, торчащим из рамы, до тех пор, пока его худые руки не превратились в кровавое месиво. Кровь лилась на ноги, и Гарольд помнил странное чувство безмятежности, охватившее его при виде ран, из которых не прекращался яркий красный поток. Боль была мучительной, но не такой страшной, как огонь. Огонь... Только о нем он и думал, стоя там и разрезая острым стеклом превратившиеся в кровоточащие лохмотья руки.
Два интерна выбили тогда дверь и добрались до Пирса. Они вытащили его, и, пока один из них накладывал на руки жгуты, Гарольд бормотал:
— Простите, простите...
Они пытались успокоить его, но он уже проваливался в беспамятство. Им было невдомек, что слова, произносимые им, предназначались не для живых, а для мертвых — брата и матери.
Теперь Гарольд, опустив глаза, стоял в комнате трудовой терапии с кистью в руке. В голове беспорядочно толпились мысли.
Он научился жить с чувством вины в душе, сознавая, что бремя сие ему придется нести всегда, и смирился с этим. Он был ответственен за смерть брата. Ничего тут не поделаешь: кошмар будет преследовать его всю жизнь. Он не сможет ни искупить эту вину, ни, увы, получить прощение. Чувство вины росло и отравляло жизнь, как злокачественная опухоль, порождая сны, похожие на выделения из созревших фурункулов.
— Доброе утро, Гарольд!
Он вздрогнул и быстро обернулся, едва не выронив палитру. Рядом стояла трудотерапевт Дженни Кларк и рассматривала его холст.
— Как будет называться картина, Гарольд? — поинтересовалась она.
— Мне кажется, это напоминает огонь, — ответил он. — Разве вы не видите языки пламени? — Гарольд взглянул ей прямо в лицо, а она пыталась смотреть в его единственный уцелевший глаз, избегая даже невзначай взглядывать на изуродованную кожу. Какое-то время она выдерживала его немой вопрос, потом снова перевела глаза на холст. И легко улыбнулась.
— Да, это действительно похоже на огонь, — мягко согласилась она.
Так они долго стояли молча, вдыхая крепкий запах масляной краски, пока Гарольд не заговорил снова.
— Мисс Кларк, вы когда-нибудь совершали проступки, за которые вам было стыдно?
Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба и застал ее врасплох. Она судорожно сглотнула и едва заметно нахмурилась.
— Полагаю, да, Гарольд. А почему вы спросили?
— Эта картина, — объяснил он, — нечто вроде наказания для меня. Напоминание о том, что я сделал с братом, мисс Кларк. Думаю, именно это я пытаюсь изобразить.
Дженни вздохнула. И только она собралась было что-то сказать, как Гарольд пояснил:
— Наверное, таким образом я прошу прощения. Прощения за то, что совершил.
Некоторое время она молчала, пытаясь перехватить его взгляд. Ее глаза блуждали по его лицу.
Вдруг Гарольд с неожиданным облегчением заявил:
— Я назову эту картину «Огонь». Просто «Огонь».
Появились новые пациенты, и Дженни оставила Гарольда наедине с его «шедевром», поспешив на помощь к другим. Вскоре комната заполнилась гулом голосов. Кто-то уронил палитру, но Гарольд не обращал внимания на весь этот шум и продолжал трудиться над картиной. В конце концов, решив, что работа завершена. Пирс выдавил из алого тюбика на палитру немного густой краски. Взяв ее на кисть, он жирными буквами вывел сверху одно слово:
