Рэй Брэдбери - Что-то страшное грядёт
Дверь захлопнулась.
В океане небес струились яркие звезды.
— Черт. — Джим посмотрел на север, посмотрел на юг, втягивая носом воздух. — Где же она, гроза? Которую обещал этот чертов продавец. Мне не терпится увидеть, как молния с визгом пронзит мои водосточные трубы!
Вилл стоял, ощущая, как ветер треплет его одежду, гладит кожу, перебирает волосы. Потом тихо сказал:
— Будет тебе гроза. Будет под утро.
— Кто сказал?
— Мурашки. На руках у меня, от самого плеча. Они сказали.
— Здорово!
Ветер понес Джима вдаль.
Бумажный змей по имени Вилл вихрем помчался следом.
Глава третья
Провожая взглядом удаляющихся мальчиков, Чарлз Хэлоуэй подавил внезапное желание сорваться с места и бежать вместе с ними, стать членом стаи. Он знал, что делает с ними ветер, куда увлекает их — во все эти потайные места, которые потом никогда уже не будут потайными. Где-то в душе его скорбно колыхнулась какая-то тень. Этот ветер звал бежать заодно, заглушая боль от печали.
«Вот ведь как! — подумал он. — Вилл бежит потому, что ему просто нравится бегать. Джим бежит потому, что его манит некая цель».
И тем не менее, как ни странно, они бегут вместе.
«Где ответ? — спрашивал он себя, переходя из одного помещения в другое, выключая свет, выключая свет, выключая свет. — Где-то в завитках на кончиках наших пальцев? Почему одни люди — сплошное стрекотанье кузнечиков с трепещущими усиками, один большой нервный узел, по-разному завязывающий себя? Всю жизнь, от самой колыбели, они бросают уголь в топку, обливаются потом, сверкают глазами. Тощие и голодные приятели кесаря. Порождения мрака — их пища».
Это Джим, весь крапива и колючая ежевика.
А Вилл? Вилл, скажем так, — последняя груша лета на самой верхней ветке. Бывает, глядишь на проходящих мимо мальчуганов, и на твои глаза навертываются слезы. Они чувствуют себя хорошо, выглядят хорошо, ведут себя хорошо. Они не замыслили писать с моста или стибрить точилку в мелочной лавке. Не в этом дело. А в том, что, глядя на них, ты точно знаешь, как сложится вся их жизнь: сплошные удары, ссадины, порезы, синяки — и непроходящее удивление: за что, почему? За что именно им такая напасть?
Иное дело Джим — он знает, что происходит, наперед знает, наблюдает начало, наблюдает конец, зализывает раны, которые ожидал, и не спрашивает — за что. Он знает. Всегда знает. Кто-то до него уже знал, в незапамятные времена, кто-то, державший волков за домашних животных и вечерами беседовавший со львами. Нет-нет, ум его здесь ни при чем. Это его тело знает. И пока Вилл лепит пластырь на свежую ссадину, Джим качается всем корпусом, ныряет, отскакивает в сторону, уходя от неотвратимого нокаута.
Вот они бегут: Джим помедленнее, чтобы не отрываться от Вилла, Вилл побыстрее, чтобы не отстать от Джима; Джим разбивает два окна в заброшенном доме, потому что рядом с ним Вилл, Вилл нехотя разбивает одно, потому что Джим глядит на него. Господи, как тут не вспомнить про глину в чьих-то руках. Вот она, дружба: каждый изображает горшечника, пытаясь по-своему формовать другого.
«Джим, Вилл, — говорил он себе. — Чужане. Бегите. Я догоню, когда-нибудь…»
Библиотечная дверь распахнулась, захлопнулась.
Пять минут спустя он завернул в бар на углу, чтобы выпить единственный свой вечерний стаканчик, и услышал голос одного посетителя:
— …В одной книге написано: когда был изобретен спирт, итальянцы решили — это то самое, чего они доискивались столетиями. Эликсир жизни! Ты знал об этом?
— Нет. — Бармен даже не обернулся.
— Точно, — говорил посетитель его спине. — Получили вино перегонкой. Девятый, то ли десятый век. С виду — будто вода. Но вода эта жгла. И не просто жгла во рту и животе, а горела сама. И решили они, что смешали огонь и воду. Огненная вода. Эликсир вита, ей-богу. А что, может, они не так уж и заблуждались, когда посчитали эту жидкость чудодейственным средством, исцеляющим все недуги. Выпьем?!
— Вроде бы мне ни к чему, — сказал Хэлоуэй. — Но кому-то внутри меня нужно.
— Кому?
«Мальчугану, каким я был когда-то, — подумал Хэлоуэй, — который осенними вечерами мчится по переулку, точно влекомые ветром листья».
Но вслух сказать этого он не мог.
А потому он выпил свой стаканчик, закрыв глаза и прислушиваясь — не колыхнется ли снова в душе скорбная тень, шурша сложенным в кучу хворостом, который так никогда и не загорелся.
Глава четвертая
Вилл остановился. Вилл смотрел на вечерний пятничный город.
Когда большие часы на здании суда начали отсчитывать девять ударов, все огни еще горели и в магазинах как будто кипела жизнь. Но едва девятый удар отдался в пломбах залеченных зубов, как тотчас клиенты брадобреев разом были освобождены от салфеток, напудрены и сопровождены до двери, фонтанчики аптекарей перестали шипеть по-змеиному, повсюду смолкло жужжание неоновых реклам и ослепительное пространство мелочной лавки с ее десятком миллиардов стеклянных, металлических и бумажных изделий, ждущих пытливых рук потребителей, внезапно окуталось мраком. Скользили жалюзи, хлопали двери, ключи стучали своими костями в замках, и разбегались люди, которых хватали за пятки мышиные полчища рваных газет.
Бам! И нет никого!
— Ух ты! — закричал Вилл. — Люди бегут, словно гроза уже здесь!
— Здесь! — воскликнул Джим. — Это мы!
С грохотом-топотом они побежали по железным решеткам, стальным люкам, мимо дюжины темных витрин, дюжины тусклых, дюжины угасающих. Весь город вымер, когда они обогнули угол табачной лавки и увидели движущегося в темноте деревянного индейца.
— Эй!
Из-за спины индейца выглянул владелец лавки мистер Тетли.
— Испугались, мальчики?
— Ни чуточки!
Однако же Вилл поежился, как будто ощутил холодные волны необычного дождя, штурмующие прерии словно пустынный берег. Лучше быть под покровом шестнадцати одеял и одной подушки, когда молнии примутся гвоздить город…
— Мистер Тетли? — тихо произнес Вилл.
Потому что сейчас в темноте густого табачного духа стояли навытяжку два деревянных индейца. В разгар своей шутки мистер Тетли замер с открытым ртом, прислушиваясь.
— Мистер Тетли?
Ветер принес что-то издалека, он не мог разобрать, что именно.
Мальчики попятились.
Он не видел их. Он не двигался. Только вслушивался.
Они оставили мистера Тетли. Они побежали.
У четвертого от библиотеки пустынного квартала мальчики наткнулись на третьего деревянного индейца.
