Алексей Атеев - Обреченный пророк
Я сунул ладошку.
Подержал он ее чуток, а потом и говорит: через полгода ты, Евлаша, женишься на купеческой вдове, а еще через год родит она тебе двойню.
Я не знаю, что и сказать, смотреть мне на него дивно.
После мне дьяк говорит: «Все, о чем слышал, забудь, пока не напомню, а про будущее, что он тебе рек, мотай на ус, его слово – железное». Так по его словам и случилось: женился я на Домне Еремеевне, а после у меня двойня появилась – мальчонка и девка. Ивашка-то затем сильно в гору пошел, но вскорости и оступился.
– А в письме-то что? Которое вы везете в Пустозерск? – спросил ямщик.
– Сие мне неведомо, – отозвался подьячий, – но думаю, тот, кому надо, снова о Костромине вспомнил.
Через неделю подьячий со стрельцом подкатили к дому воеводы в Пустозерске. Тот выбежал на крыльцо, в такой глуши каждому новому человеку рады. Провел он подьячего в горницу, взял у него письмо, сломал печать государеву, стал читать. И видел подьячий, как по мере чтения серело у него лицо.
– Знаешь ли ты, что в послании? – наконец спросил воевода.
Тот отрицательно покачал головой.
– Знаю только, что об Ивашке Костромине речь идет.
– Именно, – прошептал воевода. – Повелевает мне государь предать его лютой смерти, сжечь на костре за волхвование, а ты, подьячий, коли с ним знаком, должен убедиться, что царское повеление исполнено в точности, и о сем доложить.
Подьячий вытаращил на него глаза.
– Ты! – закричал воевода. – Именно ты!!!
Поздно ночью на окраине Пустозерска, в старой полуразвалившейся халупе теплилась лучина. За колченогим столом сидели Костромин и воевода. Разговор заканчивался.
– Одно могу сказать тебе, Иван Захарович, – говорил воевода, – смерти я твоей не желаю, беги!
– Куда же я зимой побегу? – тихо спросил Костромин. – Неведомо мне сие.
– Беги в стойбище к самоедам, там перезимуешь, а уж весной…
– А ты? – Костромин искоса посмотрел на воеводу. – Ведь и сам не в милости, а коли узнают, что не исполнил царский приказ, не сносить тебе головы. Не зря они своего человека прислали, чтобы убедиться, что все исполнено.
Воевода понурился.
– Постой, – вскинулся Костромин, – а кого прислали?
Воевода назвал.
– Да ведь я его знаю!
– Ну и что? – хмуро спросил воевода.
– Я ему добро нагадал, может, и он мне добром отплатит?
– Крючок этот? Хотя попробовать можно. И все же, – сказал воевода, продолжая прерванный разговор, – не понимаю я, как можно знать, что будет с другими, и не знать ничего о себе.
– Сие и для меня тайна, – ответил Костромин, – плохо быть пророком, но, видно, на все воля божья. Не я выбирал себе такую судьбу, она выбрала меня. С древних времен преследует таких, как я, злой рок, но не переводятся провидцы. Глаголят правду на страх властителям, не ведая о часе своей погибели. Поскольку, коли ведали бы, то малодушие проявляли. И истинное предназначение свое на этом свете не исполняли.
Через пару дней на окраине городка пылал костер. Немногочисленные горожане наблюдали, как корчится в огне тело. Тут же стояли воевода и подьячий. Они молча смотрели на языки пламени.
– Ну вот и все, – сказал подьячий, когда на месте костра остались только чадящие уголья. Воевода криво усмехнулся и пошел прочь.
Глава 2
Тихореченск к началу восьмидесятых годов нынешнего столетия (а именно в эти времена происходили интересующие нас события) представлял собой, в общем-то, печальное зрелище. У человека, впервые побывавшего здесь, складывалось именно такое мнение. Подобных городков на Святой Руси многие сотни. Знавали они когда-то лучшие дни, давали стране кроме всего прочего и личностей, которые составляли славу России. Но как-то пошли толки о «сонном царстве», о «глуповцах» и «пошехонцах». В обеих столицах охотно подхватили эти толки и всячески их приукрашивали. Столичному обывателю приятно было сознавать, что во всех этих Торжках, Калязинах, Чухломах живут почти круглые идиоты, а мысль, что именно этими городишками сильны Петербург и Москва, приходила в голову немногим.
Знаменитые выходцы из провинциальных городишек редко о них вспоминали. «Сонное царство» вошло во все учебники как место, где гибнут и любовь, и талант, и вообще все человеческое. Окончательный приговор вынес «великий пролетарский писатель», заклеймивший провинцию в «Городке Окурове».
Обличение и высмеивание провинции дало уже в советское время причудливые результаты. В сознании народа глубоко укоренились слова песенки из телевизионного фильма «Приключения Буратино» о поле чудес…
– Это про нас, – поднимали палец вверх наиболее догадливые и радостно хохотали.
До революции славился Тихореченск своими ярмарками, хлебными ссыпками и богатыми купцами. Купцы не жалели для города денег. Построили гимназию и коммерческое училище, зажгли «лампочку Ильича», провели телефон. Жили сами и давали жить другим.
Конечно, не следует забывать, что они были классовые враги, толстопузые выжиги. И телефоны ставили не ветеранам русско-турецкой войны, а самим себе.
Но началась революция, затем гражданская война – и им все припомнили.
«Не накормив, врага не наживешь», – гласит старая пословица. Тут как раз выяснилось, что кормили плохо. И пустили купчишек на распыл. Кого в прямом смысле, а кто ударился в бега. Такого страху большевики напустили своими экспроприациями, контрибуциями и ЧК, что некоторые тихореченские купцы добежали аж до Австралии и только там дух перевели.
А что же Тихореченск? Наверное, облегченно вздохнули простые граждане, освободившись от мироедов?
К сожалению, нет. Следом за купечеством и часть обывателей разбежалась кто куда. Волны красных и белых накатывались на город не единожды. Летучие матросские отряды приезжали наводить порядок. И, надо отметить, наводили так лихо, что к 22-му году население города сократилось на две трети по сравнению с благословенным 1913-м.
Лет семь простоял город почти пустой. Даже нэп прошел стороной. Однако в конце двадцатых людей прибавилось. Началась коллективизация, следом индустриализация, и пустые городские дома, служившие прибежищем крыс, стали потихоньку наполняться.
В тридцатом году в Тихореченске началось строительство большого элеватора. Жизнь, казалось, закипела. Но спустя семь лет дома снова начали пустеть. Так и пошло с тех легендарных времен: то город наполняется, то пустеет.
В войну население его увеличилось почти вдвое. Сюда были эвакуированы с Украины два небольших заводика, разные мелкие предприятия и педагогический институт.
Пятидесятые, а затем шестидесятые годы ничего нового городку не принесли. Эвакуированные заводики превратились в «Сельхозтехнику», педагогический институт – в училище. Появился и ветеринарный техникум. Жизнь текла размеренно и спокойно.
