Сьюзен Хилл - Женщина в черном
А потом Эдмунд сказал:
— Теперь ваша очередь, отчим, — и в тот же миг тишину разорвали настойчивые крики, и даже Эсми присоединилась к ним.
— Нет, нет, — я старался, чтобы мой голос звучал весело. — Ничего не буду рассказывать.
— О, Артур…
— Неужели вы не знаете ни одной истории о привидениях, отчим? Все знают хотя бы одну…
О да-да, я знал! Все это время, что я слушал их безумные, жуткие выдумки, их завывания и стоны, я думал лишь об одном и смог ответить лишь следующее:
— Нет-нет, вы даже не имеете представления, о чем говорите. Все это вздор, фантазии, не более того. Все эти душераздирающие, зловещие истории просто нелепы… смешны. На самом деле все обстоит иначе и намного страшнее.
— Да ладно вам.
— Зачем портить всем настроение?
— Артур!
— Сделайте то, о чем вас просят. Не подведите нас!
Я встал, не в силах больше этого выносить.
— Боюсь, мне придется вас разочаровать, — проговорил я. — Но я не знаю ни одной истории, которую мог бы вам поведать. — С этими словами я быстро покинул комнату, а потом и дом.
Пятнадцать минут спустя я пришел в себя и понял, что нахожусь в зарослях фруктового сада. Я тяжело дышал, а мое сердце бешено стучало. Все это время я пребывал в состоянии крайнего возбуждения и теперь осознавал, что необходимо успокоиться, поэтому сел на обломок старого, покрытого мхом камня и медленно, равномерно задышал. Я глубоко вдыхал, считал до десяти, а потом выдыхал. И повторял это до тех пор, пока напряжение внутри не стало ослабевать, пульс не выровнялся, а мысли не упорядочились. Через некоторое время ко мне вернулось ощущение пространства: надо мной было чистое небо с яркими звездами, воздух был холодным, под ногами хрустела покрытая инеем трава.
Я знал, что в доме у меня за спиной осталась моя семья. Вероятно, сейчас они были в замешательстве, ибо они всегда видели во мне человека уравновешенного, чьи эмоции легко предугадывались. Мои родные, наверное, не могли понять, почему они вызвали у меня явное неодобрение и спровоцировали столь резкое поведение с моей стороны, рассказав несколько глупых историй. Я должен как можно скорее вернуться к ним, исправить ситуацию, попытаться загладить свою вину и восстановить атмосферу радости. Но я понимал, что не смогу объясниться. Нет, я просто постараюсь держаться весело и непринужденно ради моей супруги, но не более того.
Они, наверное, упрекали меня, что я испортил им забаву, хотели, чтобы я рассказал им историю о привидениях, поскольку я, как и любой человек, должен знать подобные байки. Впрочем, я действительно знаю одну историю, правдивую историю, о призраках и злобе, о страхе и смятении, об ужасе и трагедии. Но это вовсе не то, о чем потехи ради рассказывают у камина в сочельник.
Сердцем я чувствовал: пережитое никогда не покинет меня, оно пронизывало все мое существо и было неотъемлемой частью моего прошлого, но я надеялся, что смогу заставить себя обо всем забыть и мне уже не придется восстанавливать в памяти от начала и до конца. Словно старая рана, оно время от времени напоминало о себе легкой болью, которая с годами слабела, по мере того как мое семейное счастье и душевное спокойствие укреплялись. В последнее время оно стало подобно легкой ряби на воде, всего лишь смутным отголоском воспоминаний.
Но сегодня былая трагедия снова заполнила мои мысли, вытеснив оттуда все остальное. Я знал, что мне никогда не узнать покоя и я буду лежать без сна в холодном поту, заново воссоздавая то время, события, вспоминая те места. Так повторялось ночь за ночью долгие годы.
Я встал и снова принялся ходить по саду. Завтра — Рождество. Неужели даже в этот благословенный день я не почувствую себя свободным? Неужели нет средства, подобно обезболивающему или мази, облегчающей боль в ране, пусть и временно, которое сдержало бы воспоминания и то пагубное воздействие, которое они на меня оказывали? И вот пока я стоял среди посеребренных лунным светом фруктовых деревьев, меня вдруг осенило: чтобы избавиться от старого призрака, который неуклонно преследует меня, нужно изгнать его, как нечистого духа. Я должен изгнать своего призрака. Мне необходимо рассказать мою историю, но не вслух у камина, ибо это не забава для праздных слушателей, слишком уж она была мрачной и реальной. Я изложу ее тщательно и во всех подробностях на бумаге. Я решил, что напишу мою историю о привидениях. А потом, возможно, смогу наконец освободиться и спокойно прожить отведенное мне время.
В тот момент я подумал, что эту историю никто не должен прочитать. По крайней мере пока я жив. Лишь меня преследовал призрак, только я пострадал от его деяний — я знал, существовали и другие, но рассудил, что никого из них в живых уже не осталось. Судя по охватившей меня тогда тревоге, я все еще сильно переживал случившееся, поэтому именно мне предстояло изгнать призрака.
Я поднял голову и посмотрел на луну и на Полярную звезду, сиявшую ослепительно ярким светом. Сочельник. Преисполненный глубокого чувства, я стал молиться, произносил про себя простые слова молитвы и просил дать мне силы и стойкости, чтобы они не покинули меня, пока я не закончу самое мучительное дело в моей жизни. Я молил Господа благословить мою семью и подарить всем нам тихую ночь. Пускай я теперь и управлял своими чувствами, но по-прежнему страшился часов, которые мне предстояло провести наедине с тьмой.
Словно ответом на мою молитву стали давно забытые строки, которые вдруг всплыли в моей в памяти. Позже я прочитал их вслух Эсми, и она тут же сказала, откуда они.
Еще толкуют, будто в ночь на праздник
Рождения Спасителя-Христа
Певец зари поет всю ночь до утра.
Тогда блуждать не смеют злые духи,
Безвредно звезд теченье, ночь чиста,
Бессильны чары ворожей и ведьм —
Так непорочно, свято это время.[2]
Я процитировал эти строки вслух, и покой снизошел на мою душу, мне удалось восстановить внутреннее равновесие, но я по-прежнему был тверд в своем намерении. После праздников, когда члены моей семьи разъедутся и мы с Эсми останемся одни, я начну писать мою историю.
Я вернулся в дом. Изобель и Обри уже поднялись наверх, чтобы вместе совершить радостный ритуал — тайком прокрасться в комнату своих сыновей и положить в их носки подарки. Эдмунд читал, а Оливер и Уилл ушли в свою старую игровую комнату, которая располагалась в противоположном конце дома, где стоял видавший виды стол для бильярда. Эсми приводила в порядок гостиную и собиралась отойти ко сну. О вечернем происшествии не было сказано ни слова, хотя на ее лице читалось беспокойство, и я сослался на внезапный приступ несварения, чтобы оправдать свое неожиданное поведение. Я позаботился об очаге, погасил огонь и вытряхнул трубку, постучав ею о край камина. Мною снова овладели покой и умиротворение, я больше не боялся тех ужасов, которые мне приходилось переживать в одиночестве во сне или в предрассветные часы бодрствования.
