Дин Кунц - Маска
Падай с двери, крюк.
Шекспир. «Макбет»1
Молния рассекла мрачные серые тучи, словно трещина фарфоровую тарелку, резко осветив грозовыми отблесками машины, стоявшие без всякого укрытия во дворе перед офисом Альфреда О'Брайена. На деревья налетел порыв ветра. Дождь с неожиданной яростью забарабанил по трем высоким окнам кабинета, размывая открывавшийся из них вид.
О'Брайен сидел спиной к окнам. Пока слышались раскаты грома, будто стучавшего по крыше здания, он читал поданное ему Полом и Кэрол Трейси заявление.
«Какой аккуратный человечек, — думала Кэрол, наблюдая за О'Брайеном. — Когда он сидит вот так неподвижно, его можно принять за манекен».
Он выглядел необычайно ухоженным. Глядя на его тщательно уложенные волосы, можно было подумать, что он не больше часа назад побывал у хорошего парикмахера. Его усы были подстрижены настолько мастерски, что их половинки смотрелись абсолютно симметричными. На нем был серый костюм, и стрелки брюк напоминали острые лезвия, а черные ботинки просто сияли. Ногти на руках носили следы маникюра, и его розовые, словно надраенные, руки казались стерильными.
Когда меньше недели назад Кэрол представили О'Брайену, он показался ей чересчур официальным и даже чопорным, и она почувствовала к нему антипатию. Однако он тут же расположил ее к себе своей улыбкой, любезностью и искренним желанием помочь.
Она взглянула на Пола. Обычно изящный, он сидел возле нее на стуле в несколько угловатой позе, что свидетельствовало о его волнении. Он внимательно смотрел на О'Брайена, но, почувствовав на себе взгляд Кэрол, повернулся и улыбнулся ей. Его улыбка была еще приятнее улыбки О'Брайена, и от этого у нее, как обычно, стало спокойнее на душе. Человека, которого она любила, нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом; скорее его даже считали некрасивым, однако в его лице было нечто невероятно привлекательное благодаря приятным чертам, свидетельствовавшим о его необычайной нежности и чуткости. Его карие глаза обладали удивительной способностью передавать все малейшие оттенки чувств и эмоций. Шесть лет назад на университетском симпозиуме под названием «Психопатология и современная американская литература», где Кэрол и познакомилась с Полом, ее привлекли в нем именно эти теплые выразительные глаза, и все последующие годы они не переставая завораживали ее. Сейчас, подмигнув ей, он словно хотел сказать: «Не волнуйся, О'Брайен на нашей стороне; наше заявление будет принято, все сложится хорошо, я тебя люблю».
Она подмигнула ему в ответ, пытаясь придать своему виду уверенность, хотя почти не сомневалась, что он видит всю ее браваду насквозь.
Как бы ей хотелось быть уверенной в положительном ответе О'Брайена! Она знала, что не должно было быть и места для сомнений, потому что у О'Брайена просто не найдется причин отказать им. Они были молоды и здоровы. Полу было тридцать пять, ей — тридцать один — замечательный возраст для совершения такого смелого шага, который они собирались сделать. Им обоим повезло с работой. Они были материально обеспечены и даже преуспевали. Они пользовались авторитетом в тех кругах, где вращались. Их брак был счастливым, безоблачным и с каждым годом становился все крепче. Одним словом, их показатели для усыновления ребенка были просто безукоризненными, и тем не менее она все-таки волновалась.
Она любила детей и очень хотела сама воспитать одного или двоих. За последние четырнадцать лет, в течение которых она получила три степени в трех университетах и утвердилась профессионально, ей множество раз приходилось отказывать себе в маленьких радостях и удовольствиях. На первом месте всегда стояло получение образования и начало карьеры. Она пропустила слишком много веселых вечеринок и бесчисленное количество развлекательных поездок на выходные и каникулы. С усыновлением ребенка ей больше тянуть не хотелось.
Она ощущала сильную психологическую — чуть ли не физическую — потребность стать матерью, направлять и воспитывать детей, дарить им свою любовь и чуткость. Она была достаточно умна и довольно хорошо разбиралась в себе, чтобы понять, что эта сильная потребность, по крайней мере отчасти, была связана с ее собственной неспособностью родить ребенка.
«Всегда больше всего хочется того, чего не можешь получить», — рассуждала она.
Она сама была виновата в бесплодии, явившемся результатом непростительной глупости, совершенной ею много лет назад; и, разумеется, сознание собственной вины только усугубляло ее страдания, переносить которые было бы легче, если бы природа, а не ее дурость лишила ее способности к деторождению. Она была весьма неуравновешенным ребенком из-за тех многочисленных психологических истязаний, которым подвергалась со стороны своих родителей-алкоголиков, часто прибегавших даже к физическим расправам. К пятнадцати годам она превратилась в непримиримую бунтарку, отчаянно конфликтовавшую как со своими родителями, так и со всем миром вообще. В те годы ее ненависть не щадила никого, а тем более себя. И вот в самый разгар своей бурной и полной страданий юности ее угораздило забеременеть. В страхе и панике, не зная никого, к кому бы она могла обратиться за советом, Кэрол пыталась скрыть свое положение, затягиваясь эластичными поясами, ремнями, нося плотную облегающую одежду и сильно ограничивая себя в еде, чтобы не набирать вес. В конце концов она едва осталась жива после осложнений, вызванных ее попытками скрыть свою беременность. Ребенок родился преждевременно, но был здоров. Отдав его в приют, она пару лет почти не вспоминала о нем, но теперь эти мысли все чаще посещали ее, и она жалела, что не оставила его. То, что в результате перенесенных ею мучений она осталась бесплодной не особо угнетало ее в те дни, так как она не представляла себе, что ей вновь когда-нибудь захочется забеременеть. Но общение с детским психологом по имени Грейс Митовски, безвозмездно занимавшейся работой с неблагополучными подростками, забота и любовь этой женщины полностью изменили жизнь Кэрол. Ее ненависть по отношению к себе исчезла, и годы спустя она уже раскаивалась в своем бездумном поступке, сделавшем ее бесплодной.
К счастью, усыновление ребенка она рассматривала как более чем просто приемлемый вариант решения этой проблемы. Она была способна подарить усыновленному ребенку не меньше любви, чем своему собственному. Она знала, что сможет стать хорошей заботливой матерью, и ей не терпелось доказать это — не всему миру, а просто себе; ей никогда ничего не нужно было доказывать никому, кроме себя, потому что именно она была самым беспощадным критиком по отношению к себе.