Куджо. Цикл оборотня (сборник) - Кинг Стивен

С ужасающими легкостью и быстротой чудовище прыгает на стойку. Брюки его разлетелись в клочья, от рубашки остались одни лохмотья. Альфи слышит, как в карманах оборотня звенят ключи и мелочь.

Оборотень прыгает на Альфи, тот пытается увернуться, но цепляется за кофеварку и падает ничком на красный линолеум. Вновь слышится рычание, Альфи ощущает горячее дыхание Зверя, а затем неописуемую боль, когда чудовище смыкает челюсти на дельтовидных мышцах его спины и с устрашающей силой тянет их вверх. Кровь заливает пол, прилавок и решетку для поджаривания мяса.

С огромной рваной дырой в спине Альфи, пошатываясь, встает. Он пытается кричать. Серебристый лунный свет, свет летней луны, льется в окна и ослепляет его.

Зверь снова прыгает.

Последнее, что видит Альфи, – это лунный свет…

ИЮЛЬ

Они отменили Четвертое июля!

Эти слова Марти Кослоу окружающие встречают без особого сочувствия. Возможно, никто просто не понимает, как глубоко постигшее его разочарование.

– Не глупи! – резко говорит ему мать. Она часто бывает резка с сыном, объясняя это себе нежеланием избаловать мальчика-инвалида, которому всю жизнь предстоит провести в инвалидной коляске.

– Подожди до будущего года! – говорит отец, хлопая Марти по спине. – Будет вдвое лучше! Вот увидишь, парень! Эге-гей!

Герман Кослоу работает учителем физкультуры в средней школе Таркерз-Миллз, и он всегда разговаривает со своим сыном таким бодряческим тоном. Он также всегда говорит ему «эге-гей!». Дело в том, что Марти заставляет Германа Кослоу немного нервничать. Горман живет в мире чрезвычайно подвижных детей, которые бегают наперегонки, играют в бейсбол, плавают. Когда разгораются спортивные баталии, он часто замечает где-то поблизости Марти, который сидит в инвалидной коляске и внимательно за всем наблюдает. Это заставляет Гормана нервничать, а если он нервничает, то начинает похлопывать сына по плечу и говорить с ним нарочито бодрым тоном со всякими там восклицаниями типа «эге-гей!».

– Ха-ха, наконец-то ты не получишь то, чего хочешь! – говорит Марти старшая сестра, когда он пытается объяснить ей, как ждал этой ночи, как каждый год ждет момента, когда в небе над парком расцветут огненные цветы, а глухое ТРРАХ-ТАХ-ТАХ будет долго отражаться эхом от окружающих город низких холмов.

Кейт тринадцать лет, она старше Марти на три года. Девочке кажется, что все его любят только потому, что он не может ходить. А сегодня она злорадствует, что фейерверка не будет.

Даже дедушка, на сочувствие которого обычно Марти может рассчитывать, сейчас не склонен его жалеть.

– Никто не отменял Четвертое июля, мальчик, – сказал он, как всегда с сильным славянским акцентом. Это было два дня назад, второго июля. Дедушка как раз сидел на веранде, и Марти проехал туда через французские двери на своей коляске, работающей от батареек. Дедушка Кослоу сидел со стаканом водки в руке и глядел на спускающуюся к лесу поляну. – Отменили только фейерверк. И ты знаешь почему.

Марти знал. Из-за убийцы – вот почему. В газетах его называли теперь «Убивающий в полнолуние». Марти часто слышал о нем в школе, пока не наступили летние каникулы. Многие ребята говорили, что «Убивающий в полнолуние» и не человек вовсе, а какое-то сверхъестественное существо. Может быть, оборотень. Марти этому не верил – ведь оборотни бывают только в фильмах ужасов – и считал, что убийца – это какой-то псих, у которого желание убивать появляется только в полнолуние. Фейерверк отменили из-за отвратительного комендантского часа.

В январе, когда Марти, сидя в коляске около французских дверей, глядел, как ветер заносит снегом ледяной наст или как другие дети катаются с горки на санках, только мысль о фейерверке приносила ему радость. Мысль о теплой летней ночи, холодной кока-коле, о расцветающих в темноте огненных розах и об американском флаге, составленном из «римских свечей».

А теперь фейерверк отменили… И кто бы что ни говорил, для Марти это означает, что отменили сам День независимости – его праздник.

Только дядя Эл, приехавший в город ближе к полудню, чтобы разделить со всей семьей традиционный обед с лососем и зеленым горошком, понял чувства Марти. Стоя после обеда на веранде в мокром купальном халате – остальные, смеясь, – плавали за домом в новом бассейне, – он внимательно слушал мальчика.

Марти помолчал, а затем с беспокойством посмотрел на дядю Эла.

– Ты понимаешь, что я имею в виду? Понимаешь?

Дело совсем не в том, что я инвалид, как говорит Кейти, или в том, что и без фейерверка праздник есть праздник, как думает дедушка. Просто это несправедливо, когда ты чего-нибудь так сильно ждешь, и вдруг… Просто несправедливо, что Виктор Боул и какой-то дурацкий городской совет решают все отменить. Причем отменить то, что тебе действительно нужно. ТЫ понимаешь меня?

Последовала долгая, мучительная пауза – Эл обдумывал слова мальчика. Пока дядя хранил молчание, Марти успел услышать скрип трамплина на дальнем конце бассейна и восклицание отца:

– Хорошо, Кейти! Эге-гей! Очень… очень хорошо!

– Конечно, понимаю, – наконец тихо сказал Эл. – И знаешь, я тебе кое-что привез. Возможно, ты сможешь устроить себе свое собственное Четвертое июля.

– Собственное Четвертое июля? Что ты хочешь этим сказать?

– Пойдем к моей машине, Марти. У меня есть кое-что… ну, лучше я тебе сам покажу. – И прежде чем Марти успел задать следующий вопрос, Эл двинулся вперед по бетонной дорожке, окружавшей дом.

Коляска Марти с жужжанием покатилась вслед за дядей Элом к подъездной аллее, удаляясь от доносившихся со стороны бассейна звуков – плеска воды, смеха, скрипа трамплина, нарочито бодрого голоса отца. Коляска издает ровное низкое гудение, которого «Марти почти не замечает – оно сопровождает его всю жизнь.

Дядя Эл приехал на «мерседесе» с поднимающимся верхом. Марти знал, что его родители не одобряли эту покупку («Купил себе гроб за двадцать восемь тысяч долларов», – однажды, неодобрительно фыркнув, сказала мама), но Марти машина нравилась. Однажды дядя Эл провез его по проселочным дорогам вокруг Таркерз-Миллз. Он ехал быстро – семьдесят, может быть, даже восемьдесят миль в час. Дядя Эл так и не сказал Марти, с какой скоростью они ехали.

– Если не знаешь, то не испугаешься, – усмехнулся он. Но Марти и не думал пугаться, он так весело смеялся, что на следующий день живот болел от смеха.

Дядя Эл вытащил что-то из отделения для перчаток, а когда Марти подъехал к машине и остановился, положил мальчику на колени объемистый пакет.

– Вот, детка! – сказал он. – С Четвертым июля тебя.

Первое, что увидел Марти, – это причудливые китайские иероглифы на упаковке. Когда же он разглядел, что находится внутри, сердце мальчика сжалось от восторга. Целлофановый пакет был наполнен ракетами, петардами и бенгальскими огнями.

Вне себя от радости, Марти попытался заговорить, но не смог издать ни единого звука.

– Если ты зажжешь вот эти, они будут выбрасывать пламя самых разных цветов – как из пасти дракона. Трубочки с тонкими стержнями – это специальные ракеты для бутылок. Положи их в пустую бутылку из-под кока-колы и запускай. Вот эти, маленькие, дают фонтанчики искр. А это – «римские свечи»… Ну и, конечно, упаковка петард. Но их ты лучше запусти завтра.

Дядя Эл посмотрел в сторону бассейна, откуда доносились громкие звуки.

– Спасибо! – наконец выдохнул Марти. – Спасибо, дядя Эл!

– Только не говори маме, откуда ты это взял, – сказал дядя Эл. – Намек понял?

– Понял, понял, – пробормотал Марти, в действительности ничего не понимая. – Но тебе самому это точно не понадобится, дядя Эл?

– Я могу достать еще, – сказал дядя Эл. – Я знаю одного парня в Бриджтоне, он будет заниматься этим делом до темноты. – Эл положил руку на голову Марти. – Отпразднуй свое Четвертое июля, когда все лягут спать. Старайся не шуметь, чтобы никого не разбудить. И ради Христа не обожги себе руки, а то моя старшая сестра больше не захочет со мной разговаривать.