Джонатан Страуд - Кричащая лестница
– Прекрасно! Давай! – он подтолкнул ко мне лежащий на столе кулон. – Я могу тебе чем-то помочь? Например, приготовить чашку чая?
– Нет. Просто помолчи и дай мне сосредоточиться.
Тогда, в первый раз, я этого не уловила. Да и не так-то легко это было сделать. У меня уже набралось достаточно свидетельств ярости и гнева девушки-призрака. Я знала, насколько печальной оказалась ее судьба. Но чтобы узнать что-то еще, требовалось время. Я сидела, глядя на кулон и свившуюся змейкой цепочку, и пыталась прогнать из головы все посторонние мысли. Погасить ненужные, навязанные повседневной суетой эмоции.
Наконец я взяла кулон в руку. Меня пронзил холод металла.
Я закрыла глаза и стала ждать, когда до меня долетит эхо давних событий.
И очень скоро это эхо прилетело ко мне – то же самое, что и прежде. Вначале разговор между мужчиной и женщиной, потом высокий женский смех, к которому вскоре присоединяется мужской, более низкий. Затем ощущение неистовой радости разделенной страсти. Я чувствовала душевный подъем девушки, ее возбуждение, ее восторг. Мне передалось ощущение того счастья, когда хочется обнять весь мир…
Смех сделался другим, истеричным. Мужской голос стал резче, неприятнее. Я ощутила накатившую на меня холодную волну страха… Но потом вернулась радость, и все снова стало так хорошо-хорошо-хорошо-хорошо… Затем голоса опять стали резкими и злыми, я уловила вспышку ревности и гнева… И так еще и еще – то в жар, то в холод, и все это по кругу, по кругу, словно та карусель в Гексеме, на которой в детстве меня прокатила мать. Меня одновременно переполняли тогда радость и ужас, и при этом я знала, что не смогу сойти с этой карусели, как бы ни старалась. Потом наступила тишина, и вслед за ней в моем внутреннем ухе зазвучал холодный мужской голос, после чего я ощутила последнюю вспышку ярости, перешедшую в крик боли. Оказалось, что этот вопль издала я сама.
Я открыла глаза. Локвуд стоял рядом и поддерживал меня, чтобы я не свалилась со стула. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился Джордж.
– Что здесь происходит, черт побери?! – крикнул он. – Неужели вас ни на минуту нельзя оставить вдвоем?
– Люси, – сказал Локвуд. Лицо его побледнело. – Люси, прости. Я не должен был просить тебя делать это. Что случилось? Ты в порядке?
– Не знаю… – я легонько оттолкнула Локвуда, выронила на стол золотой кулон, и он блеснул на солнце. – Наверное, мне действительно не стоило… Слишком сильные эмоции. Кулон в самом деле неразрывно связан с духом Аннабел и ее воспоминаниями. На какое-то время я стала этой девушкой, и мне было очень нехорошо. Ее гнев ужасен.
Я еще немного посидела в освещенной солнцем кухне, понемногу освобождаясь от пережитых ощущений. Локвуд и Джордж терпеливо ждали.
– Могу сказать одно, – заговорила я наконец. – Может быть, это то, что ты ищешь, Локвуд, может быть, нет, но кое-что я знаю наверняка, я совершенно четко и ясно уловила это через эмоции.
Я глубоко вдохнула и посмотрела на них обоих.
– Ну и? – спросил Локвуд.
– Тот мужчина, который подарил Аннабел этот кулон… Он же и убил ее.
13
В тот же день вскоре после полудня мы совершили короткую прогулку до станции метро «Бейкер-стрит». Было очень приятно вновь оказаться на свежем воздухе, на солнце. Настроение у всех было приподнятое. Оделись мы кто во что. Локвуд был в длинном коричневом кожаном пальто, которое подчеркивало его худобу и размашистую походку. Джордж нарядился в нелепую стеганую куртку с высоко поднятым на талии эластичным поясом, который подчеркивал грузный зад Джорджа. Я оделась как обычно – куртка, водолазка, короткая темная юбка и леггинсы. Все мы шли с рапирами (для себя я взяла запасную рапиру из холла). Вместе с порезами и ссадинами на наших лицах рапиры говорили о нашей профессии и нашем статусе, и встречные сторонились, когда мы проходили мимо них.
Вагон метро был набит пассажирами и утопал в сладком запахе лаванды. Мужчины носили веточки лаванды в петлицах, женщины прикалывали их к своим шляпкам. А еще вагон буквально сиял от блеска бесчисленных серебряных брошей, заколок, колец, булавок для галстука, переливавшихся в неоновом свете ламп. Мы молча и серьезно простояли весь пятиминутный перегон по туннелю до станции «Грин Парк». Пассажиры, ехавшие с нами в одном вагоне, тоже всю дорогу молчали, а теперь провожали нас взглядами.
Пока мы ехали, Джордж листал латинский словарь, а как только мы встали на эскалатор, вытащил карандаш и написал несколько слов на каком-то клочке бумаги.
– Ладно, – сказал он. – Я сделал все, что мог. На кулоне написано «Tormentum meum, laetitia mea», правильно? Итак, tormentum означает «страдание, боль, мука». Laetitia – «радость, блаженство». Ну, а meum и mea – это одно и то же: «мой, моя». Таким образом, надпись на нашем кулоне гласит: «Моя мука, моя радость». Какое-то нездоровое любовное послание, не находите?
– В точности совпадает с тем, что я почувствовала, – ответила я. – Их отношения действительно не были здоровыми. Их бросало из крайности в крайность. Половину времени они были на седьмом небе от счастья, вторую половину сгорали от ревности и ненависти. В конечном итоге ненависть взяла верх.
– Не думай больше об этом, Люси, – сказал Локвуд. – Ты свою часть работы уже сделала. Остальное сделаем мы с Джорджем. Послушай, Джордж, сколько, по-твоему, времени у нас займут поиски в Архиве?
– Не слишком много, – ответил Джордж. – Только просмотрим местные газеты начиная с той даты, на которой я остановился. Если в прессе есть дальнейшие упоминания об Аннабел Вард, мы их скоренько обнаружим. А потом заглянем еще в журналы светской хроники, нет ли там чего-нибудь. Как мы знаем, Аннабел была светской девушкой.
Мы вышли из метро и направились вверх по Пикадилли. Лучи послеполуденного солнца косо падали между высокими зданиями, поэтому мы то и дело переходили из яркого света в синюю тень и обратно. Стояла поздняя осень, дни становились все короче, поэтому уже сейчас город начинал готовиться к вечеру. Рабочий катил свою тележку, посыпая из нее тротуар солью – белая соль ложилась на асфальт словно снег. Перед большими отелями суетилась обслуга – кто-то наполнял жаровни веточками сушеной лаванды (их зажгут с наступлением темноты), кто-то полировал линзы висевших над входными дверями призрак-ламп.
Быстрая ходьба хорошо разминала затекшие мышцы, с каждой минутой идти становилось все легче. Локвуд все еще слегка прихрамывал, но в целом был полон сил и свеж как огурчик. Он снял повязку с пострадавшей от прикосновения призрака руки, давая ей погреться на солнышке.
