Бентли Литтл - Университет
Спору нет, Фейт еще совсем маленькой девчушкой обожала книги, и летом они с Кейтом ходили в детский зал городской библиотеки, где брали сразу по десять — двенадцать книг — целую гору. Это было от ненасытности — на деле они успевали прочитать к концу дня едва ли четверть из взятого.
С тех счастливых детских дней осталось воспоминание об упоительном запахе книг — неповторимом, легко узнаваемом.
Она не знала, из каких компонентов создается этот аромат — сколько в нем от бумаги, сколько от краски или переплетного картона, но этот особенный запах всегда казался ей ароматом самих знаний. И даже сейчас, когда она была совсем взрослой, от одного запахи книги на душе становилось тепло и уютно и возвращалось детское безмятежное ощущение, что ты в безопасности, что все кругом прекрасно и мир дружелюбен к тебе. А в университетской библиотеке стоял такой густой книжный дух, что от одного прохода между рядами стеллажей у Фейт приятно кружилась голова. Вот только одно царапало душу. Шестой этаж. О нем она старалась не думать. Девушка взяла очередную книгу из тележки и, кладя ее на полку, взглянула на обложку. "Розовый бархат: эротическая лесбийская поэзия 1900 — 1940". Рука невольно остановилась.
Прежде чем открыть книгу, Фейт осторожно выглянула из-за стеллажа и поискала глазами Гленну. Гленна ей нравилась, она считала ее своей подругой... и лесбиянкой. Вроде бы все признаки: низковатый мужской голос, даже с намеком на хрипотцу, нескладное тело, прическа под мальчика, некрасивое лицо, отсутствие интереса к парням... По крайней мере в глазах Фейт этот набор, несомненно, указывал на склонность к однополой любви. Хотя Фейт было решительно наплевать на сексуальную ориентацию подруги, все-таки не хотелось давать какие-то объяснения, если та застанет ее с подобной книгой в руках. Лучше избежать неловкой ситуации.
Фейт открыла книгу наугад, где-то в середине, и прочитала:
Я разворачиваю ее, как книгу,
Я ее открываю,
И губы мои пьют подсоленный мед
Ее нежного влажного лона.
Ф-фу! Неужели это написано так давно? На заре двадцатого века! Очень выразительно.
Неподалеку послышались быстрые шаги. Фейт проворно захлопнула книгу и поставила ее на нужное место на полке.
Около тележки остановилась запыхавшаяся Гленна.
— Я правильно угадала, что ты здесь, — сказала она. — Фил срочно созывает общее собрание — явка всех сотрудников обязательна.
— К чему такой пожар?
— Вообще-то мне не велено говорить, но... но тебе я скажу. — Тленна быстро оглянулась и прошептала:
— Это из-за Сью.
— А что она натворила?
— Нет, она ничего не натворила. На нее напали. Мужчина повалил ее между стеллажами и всю истискал. К счастью, она удачно вмазала ему по яйцам и вырвалась. — Тут Гленна перешла на совсем уж неслышный шепот:
— И этот тип оказался профессором истории!..
— Господи! Когда это случилось?
— Примерно час назад, — ответила Тленна. — Наверху. На шестом этаже.
2
Ян окинул взглядом помещение клубного пивного зала, нашел Бакли за дальним столиком и направился к нему. Бакли жестом подозвал официантку и заказал по кружке пива — себе и Яну.
— Самое время оттянуться после ленча, а народу что-то негусто, — сказал Ян, оглядываясь по сторонам.
— О времена, о нравы! Перехватить кружку-другую пивка за ленчем теперь не считается признаком мужчины. А на того, кто прибавит к этому стопку водки, нынче пальцем будут показывать — вместо того, чтобы восхищенно ахать. Все стали такими серьезными, такими солидными и ответственными и так озабочены своим здоровьем, что глядеть тошно! Прежде мне случалось читать лекции, будучи в стельку — буквально на автопилоте. А теперь меня совесть поедом ест, ежели за обедом я по неосторожности заглотну полкружки пива. Да, куда катится мир...
Ян рассмеялся:
— Ну, сегодня, похоже, тебе предстоит крупная разборка со своей совестью.
— Нынче особый случай. Мой день рождения, мать его перемать! Гуляю.
— Кстати, о дне рождения. У меня в кабинете подарочек для тебя.
— Твои подарок можно насадить на штырек проигрывателя?
— Не исключено.
— Молодец. Умница. Симпатяга. Подошла официантка с пивом, и Бакли потянулся за бумажником. Но Ян удержал его руку.
— Плачу я. В честь твоего дня рождения.
— Ха! С таким, как ты, приятно водиться. Ян расплатился с официанткой — тоже, кстати, его бывшей студенткой — и дал ей царские чаевые, чтобы она не подумала, что профессор — жмот. Он порой диву давался — отчего его так заботит доброе мнение о нем бывших студентов? Эта глупая особенность характера приводила к тому, что, сталкиваясь со своими прежними учениками, которых работало в университете великое множество и в самых разных местах, он вечно покупал ненужные вещи и за несуразную цену, а также давал непомерные чаевые.
Бакли прикончил первую кружку и взялся за вторую. Потом взглянул на Яна и возмущенно потряс головой.
— Сраные республиканцы!
— За что ты их так?
— У меня в трехсотой группе есть несколько молодых республиканцев. Правые фанатики. Тошно от них. Поневоле вспоминаю милашку Рейгана.
— "Извините, президент обговорился", — процитировал Ян "милашку Рейгана".
— "Никаких мне вопросов во время фотосъемки!" — подхватил Бакли.
— "Если вы видели одну штуковину из красного дерева, вы видели их все".
— "За восемьдесят процентов загрязнения воздуха ответственные растения и деревья".
— "Кетчуп — это вкусный овощ".
— Да-а, старые добрые времена!.. Этот артистик полагал, что во всех наших трудностях виноваты конгресс, юристы и пресса. Все, кроме него.
Ян ухмыльнулся:
— Вот главные беды нашей страны: представительная демократия, американская система юриспруденции и свободная печать. Избавиться от всего этого — и Америка превратится в рай земной.
Бакли молча пожевал губами, потом сделал большой глоток пива, довольно крякнул и изрек:
— М-да, нам по сорок пять, а неба в алмазах мы так и не увидели. Скажи по совести, разве ты думал, что все так повернется, когда тебе было двадцать? Не такой мы представляли свою страну через четверть века!
— Ладно, брось ностальгировать. Нам еще рано заниматься старческим нытьем.
Бакли с мрачным видом уставился в свою кружку:
— Нет, приятель, это не нытье. Когда видишь полчища "двадцатилетних" махровых консерваторов — а ведь молодежи сам Бог велел ершиться и протестовать против косности, — то я готов в штаны наложить от страха. Пошла всего-навсего четвертая неделя нового учебного года, а я уже нагляделся на этих ультриков до блевотины. Откуда они взялись в таком количестве? В этом семестре что-то невероятное творится! — Бакли допил пиво и закончил:
