Эра Сопина - Печаль Алконоста
Знаю, знаю, Вас не трогает такое обращение. Любимый, милый доктор, – какая Вам разница, Вы ведь не любите благодарностей. Просто честно выполняете свою работу. – Я всё запомнила из наших бесед.
Но так знайте, милый мой человек, пишу Вам не ради благодарности. Хотя моё вечное «спасибо» Вам – это тоже тема для разговора.
Позвольте обращаться мне к Вам так, как я давно привыкла с Вами мысленно разговаривать: милый мой Ванечка.
Надеюсь, не покоробит тебя такая фамильярность. Мне было очень приятно, когда ты мне в первый раз сказал после операции:
- Садись.
А потом ещё несколько раз проскальзывало «ты» и по имени, без отчества. У меня сразу вырастали крылья. Но ты этого не замечал. И вообще, Ванечка, что ты замечал?
Иногда мне казалось, что видишь меня насквозь, видишь, что я безнадёжно влюблена в тебя, знаешь о моих с тобой мысленных разговорах, нарочно приходишь ко мне ночью во сне.
Ну, почему, почему, скажи мне, я должна скрывать свою любовь?! Это же такое счастье! Я ничего не украла, никого не убила. Я просто люблю тебя. Разве это преступление?
Я теряла голову. То прикидывалась дурочкой и всё расспрашивала тебя о своих болячках, то изобразила этакую деловую журналистку – и всё, прости меня, не без тайного умысла поговорить с тобой.
И как я была тебе благодарна, когда ты дал мне эту методичку почитать. Я тянула эту работу. Каждое твое похвальное слово окрыляло меня. Я усердствовала – и переусердствовала. Поняла это поздно. – Когда ты мне сказал, что надо быть чуточку легкомысленней.
Я сидела перед тобой и была вся как натянутая струна, язык меня плохо слушался. Я не такой желала встречи с тобой. Когда ты ушёл, я проревела всю ночь. А утром пришла опять в больницу. И тогда ты правильно сказал мне, что это нервы. Ты догадывался… Теперь будешь знать.
Пишу тебе это с чистой совестью. Ты же сам мне говорил, что тебя такие штучки не трогают, что тебя трудно вывести из равновесия. Так что, я спокойна за тебя. После этого письма ты не заплачешь, не почувствуешь себя одиноким, не станешь делать глупостей. А мне всё же будет легче. Мне необходимо, чтобы ты знал всё.
И вот, набравшись дерзости, знал бы ты, чего мне это стоило, я пригласила тебя к себе в гости. А ты не позвонил, хотя обещал. Всё правильно. Точная математика. Зачем это тебе надо? Сегодня уже четверг. Я всё жду. Но ты, наверное, уже уехал в отпуск.
Значит, так судьба распоряжается. Когда-то, очень давно, мы были в одно время в Москве. Не встретились. Разминулись, может быть, даже возле Манежа. Ты приехал в Алма-Ату. Меня притащил сюда, на край света, мой муж. Жили рядом. Сколько раз я водила сына в детский сад мимо твоего дома. Дети, наверное, учатся в одной школе. А вот ни разу не встретились. А тут я заболела. Меня смутил твой грустный задумчивый взгляд.
Болезнь благодарить нельзя. Но я благодарю судьбу, что подарила мне тебя. Подарила скупо, скромно – несколько бесед в твоём кабинете, одну операцию и нечастые обходы больных.
Но какой важный для меня подарок!
И как печально и горько мне от мысли, что наши дороги сошлись на мгновение по касательной, чтобы, оставив мне звёзды и слёзы, разойтись навсегда...
Это жизнь наша, Ванечка.
Наверное, я уеду, так и не увидев тебя. На чай ты ко мне не придёшь. (Эта моя иллюзия ещё держится во мне). Ты уезжаешь.
Не знаю, как тебе передать книгу и письмо. Я очень хочу, чтобы ты его прочитал внимательно, понял меня и не спешил судить. Я люблю тебя! Разве я в этом виновата? Я теперь понимаю, как неудобно быть эмоциональным человеком. Все болезни от нервов. Может, стоит позавидовать мужчинам. Им эти слёзки неведомы. Вот к чему приводят разговоры о стимуле. Теперь ты всё знаешь. С трепетом и робостью пишу тебе стихи. Буду счастлива, если они тебе хоть немножко понравятся…
…Вот и все. Целую. Я».
Я часто писала письма, но никогда их не отправляла. Какие-то потом уничтожала, какие-то терялись среди бумаг. Все письма к моему любимому доктору сохранились. Я понимала, что нельзя это ему отсылать, отдавать. Это ведь сразу бы приобрело пошлый оттенок: записочки пишут только нервически неуравновешенные особы. Теперь, через более чем двадцать лет, я их нашла и мне самой неловко их читать. Нет, постыдного тут ничего нет, но мой настрой сейчас совсем иной. Я, например, не вижу в них искренности. Хотя тогда я писала всё от души. Значит, чувства не были глубокими. Я хваталась за соломинку, и плыла по течению, стараясь не утонуть. И выжить. А почему он должен был их воспринимать с той же глупостью, с какой я их писала? Тем паче, что он вращался в ином жизненном круге. Это письмо – самое серьезное, я его уже вложила в конверт и запечатала, а вместо адреса написала: «И.П.». Наверное, собиралась отнести ему в кабинет…
Но теперь, через много лет, хотелось бы узнать о моём знаковом человеке: как он живёт, как сложилась его жизнь и карьера. И я ни на йоту не умаляю его значения в моей жизни. Это он меня тогда спас от неминуемой смерти. Я буду вечно Вам благодарна, мой милый и любимый доктор, Иван Павлович Корсан. Ваша Катя Москвина.
А лестница была пуста…
Следы на ней твои остались…
И тихо в моем сердце неспроста
Две тоненькие ниточки сплетались…
Пылало море возле моих ног –
Шагнуть в него я так и не посмела.
О, милый мой, о, если бы ты смог
И первый шаг навстречу сделал!
Теперь во мне тайфун забушевал.
Пустых надежд, страстей и песен.
О, милый мой, о если бы ты знал,
Как жить хочу, как мир мне интересен!
А лестница?
Останется ль пуста?..
...Ты не идёшь. Ты есть. Я думаю о тебе! Остальное ничего не значит. Только желаю большего. Ты сам сказал, что, хотя я маленькая, мне надо большую любовь…».
***И было видение патриарху Абраму...
Явился ему ангел Господень и сказал,
чтобы вместо сына своего Данила принёс
он в жертву одного из баранов из своего стада.
– Не стану я тебе верить, – сказал Абрам. –
Сам Господь повелел мне принести ему в
жертву моего сына. Если Бог передумал,
пусть сам мне скажет...
***Но и мне виделся сон. Разверзлись небеса, хлынул яркий свет на землю. И слышится голос:
– Такое солнце – опасно...
ЭПИЛОГ
И тогда разверзлись небеса, хлынул
свет на землю и Абрам услышал веление Господа:
– Возьми овна и отдай в жертвенник.
И патриарх Абрам взял лучшего барана
