Амброз Бирс - Рассказы и миниатюры
Генерал кончил писать, сложил листок пополам и обратился к конвоиру, который привел пленного.
— Вот, Тассман, возьми отнеси это генерал-адъютанту. А затем возвращайся.
— А пленный как, господин генерал? — спросил солдат, отдавая честь, и вопросительно посмотрел на несчастного шпиона.
— Исполняй приказание, — коротко бросил генерал.
Солдат взял записку и, согнувшись, вышел из палатки. Генерал Клаверинг повернул красивое лицо к шпиону, беззлобно посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Плохая ночь, приятель.
— Для меня да.
— Вы не догадываетесь, что в этой записке?
— По всей вероятности, что-то важное, хотя, возможно, это говорит во мне тщеславие, — думаю, что содержание ее посвящается мне.
— Да, я распорядился, чтобы издали приказ о вашей казни, он будет зачитан перед войсками утром. Кроме того, дал кое-какие указания начальнику военной полиции относительно того, как обставить эту церемонию.
— Надеюсь, генерал, что все будет хорошо продумано, поскольку я думаю сам посетить этот спектакль.
— Может, у вас есть какие-нибудь пожелания насчет организации этого дела, не хотели бы вы встретиться со священником?
— Не уверен, что я обрету продолжительный покой, лишив его заслуженного отдыха.
— Боже милосердный! Неужели вы и на смерть пойдете с шуточками? Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что смерть это очень серьезное дело?
— Откуда же мне знать это? Я еще ни разу не умирал. Мне, правда, приходилось слышать, что смерть — дело. серьезное. Но, как назло, всегда это говорили люди, на себе ее не испытавшие.
Генерал помолчал. Интересный человек, забавный даже, никогда еще на встречал таких, думал он.
— Во всяком случае, смерть-это утрата, — сказал он, — утрата счастья, которым мы владеем, и всех надежд на будущее.
— Потеря, которую мы никогда не осознаем не может расстраивать нас или внушать страх. Вы, без сомнения, замечали, генерал, что лица трупов, которыми усеян ваш славный путь-путь солдата, — никогда не выражают каких-либо признаков сожаления.
— Допустим, что мертвые действительно не знают сожаления, ну а как насчет, наступления смерти, приближения к ней — это-то, должно быть, весьма неприятно для каждого, кто не потерял способность чувствовать.
— Что же, боль, конечно, неприятна. Сам я всегда переносил ее плохо. Но ведь чем дольше вы живете, тем чаще вам приходится испытывать ее. То, что вы называете умиранием, есть не что иное, как последняя боль, а вообще-то говоря, никакого умирания не существует. Предположим, например, что я делаю попытку убежать. Вы поднимаете револьвер, который предусмотрительно положили в карман, и…
Генерал покраснел, как девушка, затем негромко засмеялся, показав ослепительно-белые зубы, и слегка наклонил голову, но не сказал ни слова.
Шпион продолжал:
— Выстрел — и я получаю пулю в живот. Я падаю, но я еще не умер. Проходит полчаса мучительной агонии, и я умираю. Однако в каждый отдельный момент этого получаса я либо жив, либо мертв. Переходного периода не существует.
То же самое произойдет и завтра утром, когда меня будут вешать; находясь в сознании, я буду знать, что жив, умерев — я так и не узнаю этого. Похоже, что в данном случае природа решила соблюдать мои интересы. Именно такой порядок установил бы и я сам. Все это так просто, — добавил он с улыбкой, — что невольно начинаешь сознавать всю бессмыслицу этого акта.
Наступило долгое молчание. Генерал сидел с невозмутимым видом — он внимательно смотрел на шпиона, но, казалось, не слушал его. Можно было подумать, что глаза его стерегут пленного, тогда как голова занята совсем другим. Наконец он глубоко вздохнул, вздрогнул, словно человек, пробудившийся от страшного сна, и прошептал:
— Смерть ужасна! — Это сказал человек, повинный во многих смертях.
— Она была ужасна для наших диких предков, — серьезно возразил шпион, они стояли на слишком низкой ступени умственного развития, чтобы разъединять два понятия — сознание и материальные формы его воплощения. Ведь существо, стоящее на еще более низкой ступени развития, скажем обезьяна, не в состоянии представить себе даже дом без его обитателей и, видя разрушенную лачугу, тут же представляет себе несчастного, обитавшего в ней. Смерть ужасна, поскольку мы с детства привыкаем думать о ней как о чем-то ужасном. Это понятие подкрепляется невежественным, фантастическим представлением о другом мире. То же самое происходит, когда название места способствует возникновению легенды, объясняющей это название, а безрассудное поведение — возникновению философского учения, оправдывающего его. Повесить меня в вашей власти, генерал, но на этом вашей злой воли приходит конец, на небо вам меня послать уже не удастся.
Генерал, казалось, не слышал всего этого. Рассуждения шпиона, по-видимому, направили его мысли по непривычному руслу. Но выводы, к которым он пришел, были его собственными, не зависящими ни от кого.
Буря стихла. Наступившая торжественная тишина сообщала, казалось, его мыслям мрачность, вселяла в него суеверный страх. Может, тут играло роль предчувствие.
— Я бы не хотел умереть, — сказал генерал, — во всяком случае, не хотел бы умереть сегодня.
Он не договорил, хотя неизвестно, хотел ли он вообще продолжать, — в палатку вошел штабной офицер, капитан Хестерлик, начальник военной полиции. Его появление заставило генерала вернуться к жизни. Взгляд перестал быть отсутствующим.
— Капитан, — сказал генерал, отвечая на приветствие вошедшего, — этот человек — шпион, подосланный янки и пойманный в расположении наших войск. При нем были найдены документы, подтверждающие, что он действительно шпион. Он во всем признался. Как сейчас на дворе?
— Буря стихла, сэр. Светит луна.
— Отлично. Возьмите взвод, отведите его на плац и расстреляйте.
Резкий крик сорвался с губ шпиона. Он подался вперед, стиснув кулаки и широко открыв глаза.
— Боже мой! — закричал он хриплым, невнятным голосом. — Вы не сделаете этого. Разве вы забыли, ведь я не должен умереть до утра.
— Я ничего не говорил вам про утро, — ответил генерал холодно. — Это решили вы сами. Вы умрете сейчас.
— Но, генерал, прошу вас, умоляю вас, вспомните — ведь я же должен быть повешен! Нужно какое-то время, чтобы соорудить виселицу, — два часа, хотя бы час. Шпионов всегда вешают. По законам, у меня есть на это право. Ради бога. Подумайте, генерал, как коротка…
— Капитан, выполняйте мое приказание.
Офицер обнажил саблю, вперил взгляд в пленного и молча указал ему на выход. Пленный медлил, и офицер, взяв его за воротник, стал подталкивать к выходу. Но в тот момент, когда они поравнялись с подпирающим палатку столбом, обезумевший пленник подпрыгнул и с кошачьей ловкостью выхватил из ножен охотничий нож. Оттолкнув капитана, он бросился на генерала, повалил его на землю и в бешеной злобе кинулся на него сам. Стол был перевернут, свеча погасла — они боролись в темноте.
