Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
А ведьма не давала ему передышки. Снова и снова она являлась к нему и забрасывала укорами, кляла его гнилую душу, смеялась над ним, уверенная, что он - Отец Ледовик. Она шептала, зловеще разъяв очи:
- У огнеполонников я была как зверь бессловесный, вонючий, а в твоей общине - знак милости богов. И что же, я должна быть признательна тебе? Тьфу на тебя, мерзкий недоносок! Ты был такой же, как все. Моя мать скиталась из общины в общину, пока не пришла к тебе. Никто не хотел приютить женщину с уродкой, лишь ты снизошёл до нас. Ты был уверен, что уроды - избранники Льда. Ты сказал: таковы были и древние - гололицые, щуплые, с большими глазами и длинными телами. Ха! Древние были как я - такие же уроды. Не забавно ли? Ты думал, учитель еретиков, я останусь покорной скотиной, какой была в детстве. Ты - дурак, если думал так, Отец Ледовик!
Несчастная ведьма, она измотала Головню хуже любого загона. Усталый и замёрзший, он приполз к ней, думая, что обрёл спасение, но вместо этого должен был терзаться от страха. Он не знал, что она выкинет в следующее мгновение, и всё время держался настороже, вздрагивая от любого шороха.
Зато кормила она его от пуза. Каждый день приносила кусок подгнившего мяса или требухи, оставляла еду на земле - жертва обитателю иномирья, - и отступала, шепча заклинания. Она приносила пищу туда, где впервые узрела его - к выходу из пещеры. Головня был рад этому, потому что спал там же, закутавшись в меховик, всегда готовый выскочить наружу. В каменном мешке он чувствовал себя неуютно - чёрные своды вжимали его в землю.
Мяса у колдуньи было в избытке - не зря же она служила Льду. Бог плоти и тверди печётся о своих чадах. Но однажды она поднесла загонщику ягоды в масле - неслыханная щедрость! - и это было совсем уж непонятно. Кем он был для неё, если она готовила ему такие яства?
Её любезность была оборотной стороной её ненависти. Не по доброй воле колдунья заботилась о Головне, а из желания выпроводить его прочь. Она поняла, что вещами древних его не возьмёшь, и решила улестить гостя так, как люди задабривают навязчивого демона - богатыми жертвами и похвалой. Но не таков он был, чтобы польститься на её дары. За другим он пришёл к ней, и скоро колдунья сообразила это, опять превратившись в злобную ведьму.
- Я не признаю тебя, грязное оленье копыто! - вопила она. - Я обнаружила твою неправду - великую неправду Отцов. Думаешь, я жалею об этом? Ничуть! За мной истина, а за тобой, Отец Ледовик, пепел небытия. Как бы ни гнал ты меня, как бы ни насылал порчу, знай: моё слово возобладает над твоим. Ты - презренный служитель ничтожного бога. Ты - дитя, которое пугается всякого звука. Жалок и согбен ты во все свои дни. Как все Отцы, ты поклоняешься стихиям, и учишь тому же тех, кто слушает тебя. А я не боюсь стихий, я повелеваю ими! Я говорю им: "Ступайте!", и они идут. Я говорю им: "Стойте!", и они стоят. Я отринула твоего бога, Отец Ледовик, и он не грозен для меня. Я, несчастная уродка, открыла законы бытия. И теперь знаю, как обращаться со светом и мраком. Я знаю это! И я плюю в тебя. Тьфу! Тьфу!
Она харкала в него, смердящая, растрёпанная баба. Она исчезала в тёмных переходах и принималась выть там, как зверь. И голос её метался под каменными сводами, обрушиваясь на Головню оглушительными раскатами. Но загонщик не позволял страху овладеть собой. Сжираемый любопытством, он поднимался и шёл за ней. И вот что он видел:
прыгая с ноги на ногу, бабка втыкала огромный нож в лежавшую у стены медвежью голову и голосила от восторга. От головы летели ошмётки, она была вся искромсана и покурочена, но колдунья опять и опять ударяла её ножом, выкрикивая: "Во имя Науки, всеблагой и непобедимой, да придёт мне удача на охоте! Да поражу я медведя так же, как поражаю эту голову! Да не дрогнет моя рука, не вселится страх в моё сердце, не обманет глаз! О Наука, великая и вечная, помоги мне! Содействуй мне во всех делах моих! Отведи злых духов, отврати лик недругов моих - да усохнут их тела, да помутится разум их, а глаза наполнятся слепотой! Я взываю к тебе, Наука, призри дочь свою! Простри взор свой на ту, что страдает без тебя! Уже сбираются вкруг меня зловонные посланцы врагов твоих, уже тщатся нечестивыми дланями осквернить благородное знание моё!.."
Тут она сбилась и стала молча покачиваться на месте, помавая руками, а затем вдруг завизжала: "Убей их, Наука! Убей всех до единого! Выкорчуй поганые корневища, чтоб и памяти от них не осталось! Убей! Убей! Убей!".
Исступлённые визги её пропороли каменную ткань пещеры и вырвались на свободу, а там, рассыпавшись множеством раскалённых слов, осветили непроницаемую твердь неба и явили рисунок невиданной красы - яркий и непостижимый. Заворожённый, застыл Головня на месте, а неистовая чародейка обернулась к нему и произнесла, злобно оскалившись: "Ты пришёл за своей гибелью, Отец Ледовик? Ни Лёд, ни Огонь не спасут тебя от несокрушимой мощи великой Науки - богини древних. Я говорила тебе это, но ты посмеялся надо мной, как прочие маловерные. Ты грозил мне местью ничтожного Льда, и невдомёк тебе было, что оба они - и Лёд, и Огонь, - порождены Той, которая была раньше их".
Она почти шептала, подступая всё ближе, и шаги её, мягкие, крадущиеся, словно поступь ласки на охоте, вызывали у Головни безотчётный ужас. Он смотрел на колдунью, на её грязное лицо с застывшей усмешкой, на колтун её волос, и тот же недобрый голосок, который уламывал Головню взять гнутую палку, теперь вопил: "Беги! Беги отсюда прочь!". Он был жаден и трусоват, этот голосок, и, несомненно, принадлежал Огню - злейшему недругу загонщика. Головня остался на месте и смотрел на ведьму, не отводя взор. А та, как уже бывало, остановилась в двух шагах от него и, покачиваясь, заорала:
- Чихать мне на твоих богов, Отец Ледовик! Тьфу на них! Лёд и Огонь - они равно противны мне. И ты знаешь это. Ты помнишь, как я говорила тебе это - там, в Заячьей долине. Помнишь, конечно! Иначе не пришёл бы ко мне сейчас, презренный пастырь робких душою. Не стал бы, направляемый завистливым богом, таскаться за мною по всей пещере. Ты надеешься обратить меня в свою веру? Ха-ха!
Она отскочила от него, будто опалённая жаром вспыхнувшего пламени, и задрала острый нос в приступе нежданной гордости.
- Я помню каждое слово, что ты говорил мне, Отец Ледовик. Помню твои уговоры и стенания, твои угрозы - я помню всё, старик! И помню смерть матери. Что? Ты содрогнулся? Тебе не нравится это слово? Ха-ха, ты боишься скверны. А я повторю его: "Смерть! Смерть!". Для познавшей Науку не страшны злые духи. И я говорю тебе: когда умерла мать, пришёл гость и сказал, что у него есть книга древних, неведомая Отцам. Он сказал, в этой книге заложено знание, как овладеть стихиями. И я, сокрушённая сердцем, поверила ему, ибо надеялась воскресить мать. Я надеялась на это! А ты посмеялся надо мной. Ты обгадил мою надежду, моё светлое чувство, мою последнюю отраду. Я же, в отместку тебе, взяла эту книгу и стала читать её. Ты сам научил меня этому, Отец Ледовик. Ты говорил: "Взыскуй истины и будешь угодна Господу". Ты говорил так, глупый, недальновидный Отец! И я поступила по твоему слову, и обратила взор свой на истинного миродержца. Гость тоже был себе на уме и взял у меня самое дорогое, что я могла ему дать... То был человек необыкновенный! Куда тебе до него, мелкотравчатый Отец! Он не хотел ни пушнины, ни угля, ни даже серы, он хотел совсем иного...
