Яков Шехтер - «Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика
Жизнь тянулась неспешно и дремотно. Строго по расписанию выполнялись только лечебные процедуры, все остальное каждый делал, когда хотел. Столовая была открыта с раннего утра до глубокой ночи, старики вставали каждый в свое время и разбредались, кто по аллеям парка, окружавшего здание, кто по комнатам, где персонал проводил всякого рода развлекательные занятия. Содержание тут стоило весьма и весьма недешево, но в еврейском мире хватало детей, способных выкладывать каждый месяц круглую сумму на спокойную старость родителей. И не важно, где жили дети, ведь сегодня земной шар сократился до размеров клавиатуры компьютера. Из самой далекой точки мира до Лондона можно долететь меньше, чем за сутки.
Две старушки всегда держались вместе. Жили в соседних комнатах, завтракали и обедали за одним столом, а ужин дружно пропускали. Даже внешне они были похожи: сухонькие, с морщинистыми личиками, чуть тронутыми косметикой, в аккуратных вязаных шапочках, скрывающих седые, с легкой фиолетинкой, волосы. Большую часть дня они проводили в парке, одна из старушек никогда не расставалась с томиком Псалмов и читала их по многу часов в день.
И вот наступил день, когда в доме богатого бизнесмена из Сан-Франциско раздался телефонный звонок. Заведующий лондонским домом престарелых с хорошо отрепетированной горестью в голосе, сообщил уважаемому реб Хаиму Рабиновичу, что его мать сегодня отошла в мир иной.
— Но она же была совершено здоровой! — вскричал реб Хаим.
— В ее возрасте, — скорбно ответил заведующий, — не бывает здоровых людей. Тем более, совершено. Возблагодарим же Всевышнего за то, что ваша мать совершила этот переход быстро и без мучений.
Звонок поставил реб Хаима перед неожиданной дилеммой. Он только вчера вернулся из больницы после операции. Так, ерунда, ничего серьезного, однако о полете через океан и речи быть не могло. Но как же поступить с похоронами? Удачливый бизнесмен реб Хаим и в этой ситуации действовал по-деловому. Извинившись перед заведующим, он набрал по другой линии своего лечащего врача и, выяснив, что лететь он сможет не раньше, чем через десять дней, вернулся на первую линию и сделал все необходимые распоряжения. Тело матери он поручил лондонской «Хевра Кадиша» с тем, чтобы похороны и все предшествующие им процедуры были произведены в точном соответствии с законами и правилами. Сам же он прилетит в Лондон по завершении семидневного траура и прямо из аэропорта поедет на кладбище.
Прошли три дня. Нельзя сказать, чтобы реб Хаим очень горевал. Он давно жил отдельно, встречаясь с матерью три-четыре раза в году. Сто раз он предлагал ей перебраться к нему в Сан-Франциско, но мать уже не хотела никаких перемен в своей жизни.
Их отношения были достаточно теплыми, он звонил ей один раз в неделю, всегда в один и тот же день и в одно и то же время, рассказывал о своих новостях, о делах внуков и здоровье правнуков, выслушивал ее жалобы на погоду, на безразличных врачей, на ломоту в суставах. Нет, они не были близки, как бывают близки люди, живущие вместе, да и, честно говоря, он давно уже ждал этого звонка. Ведь возраст матери был действительно весьма почтенным.
И все-таки… и все-таки… Реб Хаим был единственным ребенком, и пока была жива мать, холодящая пропасть мировой бездны мерцала в отдалении, прикрытая хрупким старушечьим телом. Но вот ее не стало, и бесконечность сразу протянула свои леденящие щупальца к его сердцу.
На четвертую ночь реб Хаима разбудил телефонный звонок. Он включил ночник и тихо, чтобы не разбудить жену, спящую на соседней кровати, проговорил в трубку:
— Да, я вас слушаю.
— Что же ты не звонишь ко мне, Хаим, — раздался обиженный голос матери. — Твой день давно прошел, а ты все не звонишь?
— Кто это? — вскричал реб Хаим таким голосом, что жена, словно ужаленная, подскочила в постели.
— Ты уже перестал узнавать мой голос, — укоризненно произнесла мать. — Думаю, тебе пора меня навестить. Собирайся, Хаим.
Реб Хаим уронил телефонную трубку и упал в обморок.
Под утро он полностью пришел в себя. Рассуждая здраво — а реб Хаим был весьма здравым, практичным человеком — такая ситуация могла возникнуть только из-за ошибки. В том, что он разговаривал с матерью, сомнений быть не могло. Позвонить с того света до сих пор никому не удавалось. Значит… Окончательно придя в себя, он набрал номер дома престарелых. В Англии был поздний вечер, трубку взяла дежурная. Он представился, спросил, как чувствует себя госпожа Рабинович, его мать.
— Она недавно вернулась из парка, — ответила дежурная, — от ужина, как обычно, отказалась и ушла к себе в комнату. Вы хотите, чтобы я перевела звонок к ней?
— Это может ее разбудить? — немного поколебавшись, спросил реб Хаим.
— Да, обычно в это время она уже спит. Но если у вас что-нибудь срочное…
— Нет, нет. Ничего срочного. Я позвоню завтра. А вы передайте, пожалуйста, заведующему, что я хотел бы с ним поговорить, и как можно скорее.
Положив трубку, он с непонятным для самого себя остервенением стал срывать рубашку с надрезанным в знак скорби воротом.
Заведующий, услышав о просьбе господина Рабиновича из Сан-Франциско, стал соображать, в чем может заключаться дело и вдруг замер, точно оглушенный. Он понял, что произошло. Умерла подруга госпожи Рабинович, набожная старушка, не выпускавшая из рук книгу Псалмов. А он, по непростительной, невероятной, недопустимой оплошности, позвонил не тому сыну.
Что и говорить, беседа заведующего с господином из Сан-Франциско была не из легких. Но она не шли ни в какое сравнение с той, которую ему предстояло провести. Как сообщить сыну умершей, что его мать скончалась пять дней назад и уже похоронена? Похоронена без него, без прощального кадиша над могилой, без поминальных речей, без… в общем, без всего.
Заведующий долго собирался с духом и с мыслями. Пил кофе, курил сигарету за сигаретой. Потом, распустив узел ставшего тесным галстука, взял телефонную трубку. Деваться-то некуда!
Разговор вышел коротким и неожиданным.
— Умерла? — хмыкнул басок и тут же добавил. — Ну что ж, сожгите тело, пришлите мне счет. Я оплачу кремацию.
Короткие гудки — сын бросил трубку. Заведующий не поверил своим ушам. Положение стало еще хуже. Не выкапывать же тело старушки из могилы и сжигать по желанию сына. Но как сказать ему об этом?
Что-то во всей этой истории было не так, и заведующий принялся узнавать, кто этот сын, чем занят, что из себя представляет.
Госпожа Рабинович припомнила племянницу покойной подруги, иногда навещавшую ее перед праздниками, а племянница, поохав и поахав, услыхав про смерть тетушки, рассказал все про ее сына. Он уже много лет был в ссоре с матерью, перебрался в Австрию, полностью порвал со всеми родственниками и со своим еврейством. И не просто порвал, а крестился. И мало того, что крестился, выучился на священника, принял сан и служил в одном из храмов Зальцбурга.
