Наталья Александрова - Табакерка Робеспьера
– Глядите-ка, дорогой друг, – говорил Жан-Поль Лесаж, который шел в группе достойнейших граждан, своему соседу. – Наш пламенный Максимилиан сшил себе новый фрак! Это что-то невиданное – до сих пор он донашивал ту одежду, в которой приехал из Арраса! Помните его коричневый фрак, протертый на локтях?
Его сосед, бывший депутат от Лилля, а теперь преуспевающий военный подрядчик, неплохо заработавший на поставках фуража революционной армии, подозрительно взглянул на Лесажа:
– Я не понял, дорогой друг, что вы хотели сказать. Мне показалось или в ваших словах присутствовала явная насмешка? И над кем – над Неподкупным! Над великим Робеспьером, в котором воплощен сам дух революции!
– Что вы, друг мой, что вы! – испуганно возразил Лесаж. – Как вы могли так подумать! Напротив, я восхищен скромностью и аскетизмом нашего любимого Максимилиана! А то, что сегодня на нем новый фрак, только говорит о том огромном значении, которое он придает культу Верховного Существа!
Процессия медленно двигалась по центральной аллее сада. По краям аллеи толпились зеваки. В толпе сновали уличные разносчики, продавцы газет и всевозможной снеди. Тут же шныряли карманники, для которых такое скопление народа представляет большой соблазн, и мальчишки, которым всегда и до всего есть дело.
Вдруг из этой толпы вырвался пожилой кюре в старой выцветшей сутане, с круглой розовой лысиной, окруженной венчиком седых волос. Бросившись наперерез торжественной процессии, он поднял руки к небу и закричал высоким пронзительным голосом:
– Остановитесь, слуги Сатаны! Одумайтесь! Ваши грехи и так переполнили чашу Господнего терпения, вы нарушили все Божьи заповеди, вы казнили невинных, разрушали храмы, расхищали церковные сокровища, оскверняли святыни, убивали божьих слуг, священников и монахов, но то, что вы собираетесь совершить сегодня, превосходит все прежнее в сотни, в тысячи раз! Не для вас ли всемогущий Господь сказал – не сотвори себе кумира? Вы же сотворили невиданного кумира и хотите воздать ему божеские почести!
К священнику кинулись двое крепких полицейских из тех, что служили в Комитете общественной безопасности. Они схватили кюре под локти и поволокли его прочь.
Священник, однако, не унимался, он кричал, срывая слабый голос:
– Имя вашего кумира – Сатана! Сатане воздаете вы сегодня почести, Сатане служит ваш главарь!
Ярость придала старому кюре нечеловеческие силы, он вырвался из цепкой хватки конвоиров, кинулся к Робеспьеру, размахивая руками и исступленно крича:
– Бешеная гиена! Ты можешь убить меня, но ты не убьешь правду! Ты – слуга Сатаны! Его печать на твоем челе! Ты будешь гореть в аду! И ты, и все твои приспешники!
Робеспьер стоял в растерянности, глядя на приближавшегося священника, заслоняясь от него снопом колосьев. В последний момент из рядов депутатов выступил Анрио с заряженным пистолетом в руке. Он поднял оружие, прогремел выстрел – и священник рухнул на песок аллеи, обагрив его своей кровью.
По толпе пронесся приглушенный испуганный ропот.
– Скверная примета, – проговорил Жан-Поль Лесаж.
– Не знал, мой друг, что вы так суеверны! – возразил бывший депутат от Лилля.
Постепенно толпа затихла, ропот, вызванный неприятным инцидентом, смолк, и шествие приблизилось к трибуне, воздвигнутой под руководством знаменитого художника Давида. Трибуна была украшена изображениями все тех же пшеничных колосьев и Свободы – молодой женщины в красном фригийском колпаке с поднятым над головой пылающим факелом.
Робеспьер поднялся на трибуну, обвел толпу пронзительным взглядом, откашлялся и заговорил:
– Братья мои! Жители революционного Парижа! Граждане великой Франции! Может быть, вы спрашиваете себя сегодня: для чего нам нужен этот новый праздник? Что это за Верховное Существо, которому мы должны воздавать почести? Еще вчера нам говорили, что религия – опиум для народа, что вера в Бога унизительна для свободного человека, для настоящего революционера, – а сегодня нам говорят о каком-то Верховном Существе? Не есть ли это новое название для прежнего культа? Не есть ли это маска, под которой скрывается религия? Не есть ли это лазейка для контрреволюции?
Оратор сделал эффектную паузу, оглядел притихшую толпу и продолжил:
– Поклонение Верховному Существу – это вовсе не то, что вера в Бога. Вера в Бога делает человека рабом, рабом суеверий и предрассудков, рабом жадных священников и жирных епископов, вера же в Верховное Существо – это свободный выбор свободного человека, в ее основе – вера в разум и справедливость...
Вдруг речь Робеспьера была прервана самым неожиданным и неприятным вмешательством. На свободную площадку перед трибуной выбежала пожилая женщина с растрепанными волосами, в разодранном платье и стоптанных башмаках. Участники церемонии узнали в ней городскую сумасшедшую, Катрин Тео.
Катрин пыталась вскарабкаться на трибуну, но Анрио оттолкнул ее. Катрин упала на песок, тут же поднялась на четвереньки и снова поползла к трибуне, вытянув вперед морщинистые руки.
– Пустите меня к нему! – голосила она. – Пустите меня к моему сыну! Пустите меня!
Двое полицейских оттащили ее в сторону. Они вопросительно смотрели на Анрио, ожидая приказаний.
– Пустите меня к моему сыночку! – кричала Катрин. – Иисус, дитя мое, скажи этим извергам, чтобы они пропустили меня! Или ты меня не узнаешь? Это ведь я, твоя мать, Мария! Иисус, это я родила тебя и выкормила своим молоком!
Она разорвала свое ветхое платье и выпростала худую морщинистую грудь.
В толпе зрителей вновь поднялся смутный ропот. Анрио растерянно переглядывался с Сен-Жюстом. Полицейские, не получив прямого приказания, пытались оттащить сумасшедшую в сторону, но та вырывалась, истошно голося:
– Уберите свои грязные руки, слуги Ирода! Неужели вы не видите, кто перед вами? Это же я, Богоматерь! Пропустите меня к моему дорогому сыночку!
Анрио наконец решился: перезарядил пистолет и направил его на сумасшедшую. Но Робеспьер схватил его за руку:
– Не убивай ее, Анрио! Она безумна... она не ведает, что творит... Скажи своим людям, чтобы увели ее отсюда, но не делали ей ничего плохого!..
Полицейские увели Катрин прочь, и торжественная церемония продолжилась своим чередом.
На следующий день ей удалось вырваться с работы только в обеденное время. Вероника вышла, едва отвязавшись от Виталика, рвавшегося пригласить ее на кофе.
