Куджо. Цикл оборотня (сборник) - Кинг Стивен

– Я уезжаю, – сказал он.

– Да?

– Да.

– Хорошо, ты хочешь, чтобы я пересылал тебе твою почту?

– Не хочу ничего об этом даже знать, – ответил он. – Все мои счета оплачены. Я хочу совершенно чистым уехать отсюда и порвать все связи.

– Ну, дай мне хотя бы твой адрес. Я буду иногда тебе позванивать, старина. – Я уже ощутил какое-то чувство одиночества, наваливающееся на меня, словно надеваемый плащ… и, взглянув на него еще разок, я понял, что дела обстоят не совсем так, как мне сперва показалось.

– У меня еще нет ни телефона, ни адреса, – сказал Хомер.

– Хорошо, – ответил я. – Но это – Вермонт, Хомер?

– Да, – сказал он, – именно Вермонт, для тех людей, кто хочет знать, куда я еду.

Я не хотел говорить этого, но все же произнес:

– Как она сейчас выглядит?

– Как Диана, – ответил он, – но она добрее.

– Я завидую тебе, Хомер, – сказал я, и это было истинной правдой.

Я стоял у двери. Были летние сумерки, когда поля округ заполнены ароматами трав и цветов и таинственными светящимися кружевами. Полная луна направляла мощную волну серебристого света на озеро. Он прошел через мою веранду, а затем спустился по ступенькам крыльца. Машина стояла на обочине дороги, незаглушенный двигатель работал с тяжелым ревом, словно торопясь, как старый скакун, рвануться по прямой только вперед, как торпеда. Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что сам автомобиль был более всего похож на торпеду. Машина была чуточку побита и помята, но это никак не мешало ей проявлять свою скорость и мощь. Хомер остановился внизу у крыльца и что-то приподнял – это была его канистра с бензином, очень большая, никак не меньше, чем на десять галлонов. Он подошел к дверце автомобиля со стороны пассажирского сиденья. Она наклонилась и открыла дверцу. Зажглось внутреннее освещение автомобиля, и на мгновение я увидел ее – с длинными красными волосами вокруг лица, со лбом, горящим в ночи, как лампа. Светящимся, как Луна. Он забрался в машину – и она укатила. Я стоял и смотрел на мерцающие огоньки во мраке, отбрасываемые ее красными волосами… они стремительно уменьшались и удалялись. Они были, как тлеющие угольки, затем как мерцающие светлячки, а потом и вовсе исчезли.

Вермонт. Так я говорил всем нашим горожанам о Хомере. И они верили в этот Вермонт, потому что он находится столь далеко, сколько только они и могут вообразить своим рутинным сознанием. Иногда я и сам начинаю верить в это, особенно, когда устану и выдохнусь. В другое время я думаю о них по-другому – весь этот октябрь, к примеру, потому что октябрь – именно тот месяц, когда человек думает о далеких местах и дорогах, ведущих к ним. Я сижу на скамейке у магазина Белла и думаю о Хомере Бакленде и той прекрасной девушке, которая открыла ему дверцу, когда он подошел к машине с доверху наполненной канистрой с бензином в правой руке – она ведь выглядела никак не старше девушки лет шестнадцати, и ее красота была ужасающей, но я думаю, что это не оказалось бы смертельным для человека, повернувшегося к ней; ведь на. мгновение ее глаза скользнули по мне – а я остался жив, хотя часть меня и умерла тут же у ее ног.

Олимп должен быть прославлен в глазах и сердцах, и всегда есть те, кто не только жаждет, но и находит пути к нему, быть может. Но я знаю, что Касл Рок – это словно тыльная сторона моей ладони, и я никогда не смогу покинуть его и искать кратчайшие пути среди всех возможных и невозможных дорог; в октябре небо над озером уже не напоминает о славе, а скорее навевает размышления обо всем происходящем, как и те большие белые облака, которые плывут наверху столь медленно и величаво. Я сижу на скамейке и думаю о Фелии Тодд и Хомере Бакленде, и мне совсем не всегда и не обязательно хочется находиться там, где находятся они… но я все еще жалею, что я не курильщик.

УТРЕННЯЯ ДОСТАВКА

(МОЛОЧНИК №1)

Рассвет медленно крался по Калвер-стрит. «Обитателю любого дома, не спавшему в этот час, могло показаться, что за окном еще хозяйничает глухая темная ночь, но это было не так. Рассвет потихоньку вступал в свои права вот уже в течение получаса. Сидевшая на большом клене на углу Калвер-стрит и Бэлфор-авеню рыжая белка встряхнулась и устремила взор своих круглых бессонных глазок на погруженные в сон дома. В полуквартале от нее воробей, взбодренный купанием в специальной ванночке для птиц, сидел, отряхиваясь и разбрасывая вокруг жемчужные капельки. Муравью, петляющему вдоль канавы, посчастливилось отыскать крошку шоколада в пустой измятой обертке плитки.

Ночной бриз, шевеливший листву деревьев и раздувавший занавески, утих, клен на углу последний раз прошумел ветвями и замер. Застыл в ожидании увертюры, которая последует за этими робкими звуками.

Небо на востоке тронула тонкая полоска света. Дежурство ночной птицы козодоя окончилось – на посту ее сменили вновь ожившие цикады. Они запели – сначала совсем тихо и неуверенно, словно опасаясь приветствовать наступление дня в одиночестве.

Белка нырнула в теплое гнездо на морщинистой развилке клена.

Воробей, трепеща крылышками, сидел на краю ванночки, все еще не решаясь взлететь.

Муравей так и замер над своим сокровищем и напоминал в этот миг библиотекаря, любующегося старым фолиантом.

Калвер-стрит балансировала на грани между светом и тьмой.

Внезапно где-то вдалеке возник звук. Он неуклонно нарастал, заполняя собой все пространство, пока наконец не начало казаться, что он всегда присутствовал здесь и заглушался лишь ночными шумами. Он рос, набирал силу и отчетливость, и в конце концов стало ясно, что издает его мотор грузовичка, развозящего молоко.

Грузовичок свернул с Бэлфор на Калвер. Это был очень симпатичный и аккуратный бежевый грузовичок с красными буквами на борту. Белка высунулась из морщинистого рта в развилке дерева, словно язычок, посмотрела на машину и тут вдруг углядела очень соблазнительный с виду кусочек пуха, как нельзя более подходящий для выстилки гнезда. Он свисал с ветки прямо у нее над головой. Воробей взлетел. Муравей ухватил столько шоколада, сколько мог унести, и потащил свою добычу в муравейник. Цикады запели громче и увереннее. Где-то в квартале от перекрестка залаяла собака. Буквы на борту грузовика гласили:

«МОЛОЧНЫЕ ПРОДУКТЫ КРЕЙМЕРА»

Рядом была нарисована бутылка молока, чуть ниже красовалась надпись уже более мелкими буквами:

«УТРЕННЯЯ ДОСТАВКА – НАША СПЕЦИАЛЬНОСТЬ!»

На молочнике была серо-синяя униформа и пилотка. На нагрудном кармашке золотыми нитками было вышито имя «СПАЙК». Он тихонько насвистывал в такт еле слышному позвякиванию бутылок в холодильной камере.

Грузовичок съехал на обочину возле дома Макензи и затормозил. Молочник подхватил картонную коробку, стоявшую у его ног, и выпрыгнул из кабины. На секунду остановился, вдохнул всей грудью пахнущий свежестью и новизной воздух, затем решительно зашагал к дому.

К почтовому ящику с помощью магнита в виде маленького красного помидорчика был прикреплен квадратик плотной белой бумаги. Спайк вгляделся в него попристальнее, медленно и внимательно, даже с каким-то трепетом прочитал, что там было написано. Так читают послание, найденное в старой, облепленной солью и грязью бутылке:

1 кв, молока

1 уп, сливок

1 сок (апельсин)

Спасибо Нелла М.

Какое-то время молочник задумчиво взирал на картонную коробку, которую держал в руках, затем поставил ее на землю и извлек молоко и сливки. Снова взглянул на записку, слегка сдвинул край «помидорчика» – убедиться, что не пропустил какой-нибудь точки, черточки или запятой, которые могли изменить смысл послания, – кивнул, вернул магнит на место, подхватил коробку и вернулся к машине.

В грузовике было темно, прохладно и пахло сыростью. К ней примешивался кисловатый запах брожения. Апельсиновый сок стоял за банками с белладонной. Он вытащил коробку изо льда, еще раз удовлетворенно кивнул и снова пошел к дому. Поставил коробку с соком рядом с молоком и сливками, а затем вернулся к машине.