Дома костей - Ллойд-Джонс Эмили

– Считаешь, что мы слишком уж легко сюда добрались?

– Да, – ответил он. – И это значит, что, скорее всего, впереди поджидают чудовища.

– Это радует.

Ей вспомнились рассказы о том, как преследуют путников гончие с глазами, горящими багровым огнем, о чудовищном кабане, с которым не справиться и десяти рыцарям, о живущих в озере девах, которые топят тех, кто подходит близко к воде, о зорких глазах драконов. Если иные оставили здесь котел, значит, вполне могли бросить и другие магические предметы.

– Мы будем осторожны, – заключила она.

Тем вечером они поужинали вяленым мясом – оба слишком устали, чтобы искать свежую еду. Рин заварила чай из сосновых иголок и расхохоталась, когда Эллис скривился, попробовав его.

– По-моему, для этого напитка нужна привычка, Адерин, – высказался он.

– Рин, – поправила она.

Он вскинул на нее внимательный взгляд.

– Хватит уже этих глупостей – «Адерин, Адерин», – заявила она. – Ты видел меня всю в грязи и без блузы, значит, заслужил право обращаться ко мне запросто. И потом, я вздрагиваю каждый раз, когда ты так меня называешь. Обычно полным именем меня зовут, только если хотят отчитать.

– Рин, – повторил Эллис и оглянулся через плечо, всматриваясь в лесные заросли. – Как думаешь, коза костей нас догонит?

– Конечно, догонит. Она ведь не позволила смерти разлучить ее с нами. Она нас найдет.

«Если мы выживем, – подумалось Эллису, – наверное, барды будут слагать о нас баллады. „Могильщица, картограф и мертвая коза“».

– Глаза… – забормотал он. – Слеза. Гроза.

Он почувствовал на себе взгляд Рин.

– Ладно, выкладывай. О чем ты? – спросила она.

Он повернулся к ней:

– А?.. М-м… просто задумался, прославимся ли мы, если сумеем положить конец проклятию. И удостоится ли славы и отдельной строфы коза костей, если барды решат увековечить нашу историю.

От удивленного смеха она закашлялась и зажала ладонью рот.

– Вечно ты говоришь не то, чего я жду.

Эллис пожал плечами.

– Это даже хорошо, – продолжала она, сверкнув усмешкой, от которой у него екнуло в животе, и добавила: – Не сыщешь верней козы из костей, коль ее, как героев, воспеть…

Эллис подхватил:

– Им должно повезти, чтоб за время пути коза не успела истлеть.

Рин пыталась сдержать смех, но он прорвался наружу сдавленным фырканьем. И это, в свою очередь, рассмешило Эллиса. Бывает смех, который завладевает человеком целиком и полностью и не утихает, пока не сведет живот и не начнет жечь легкие. Плечо напомнило о себе уколом боли, Эллис прижал ладонь к ключице. Боль усилилась, отняв у него остатки веселья.

Его запасы ивовой коры иссякли, и эта мысль окатила его словно ледяной водой. Теперь ему нечем приглушать боль. Вдавливая пальцы в сведенную мышцу, он вымученно улыбнулся.

– Как бы неприятно ни было ложиться на холодную и твердую землю, нам следует попытаться вздремнуть.

Рин подняла бровь:

– А сам все еще сидишь.

Он заставил себя лечь на правый бок. Плащ натянулся, врезаясь в тело, и он раздраженно дернул его из-под себя.

– Я всегда спал плохо, – признался он. – Кухарка, пожилая женщина, которая помогала растить меня, не даст соврать. Когда я только появился в Каэр-Аберхене, она часто рассказывала мне на ночь сказки. К сожалению для нее, из-за этого и ей не удавалось поспать.

– Там, откуда я родом, – сказала Рин, – людям не по карману полуночничать. Свечи слишком дороги, масляные фонари тоже. Стемнело – ложись спать.

– Словом, – заключил он, – тебе придется простить мне странные привычки.

Она свернулась на боку, подложив под голову сложенную рубашку.

– Ну ладно, тогда расскажи мне сказку.

Он поднял бровь.

– Я же тебе уже рассказывала, – напомнила она. – Про дома костей и так далее. Значит, теперь твоя очередь.

Он задумался.

– Хорошо. – Он устроился поудобнее, глаза затуманились. – Ты слышала историю о княжеской гончей?

– Нет.

– Жил-был однажды князь. Он любил охотиться и держал для этого несколько гончих. Лучшая из них была беззаветно преданной и такой ласковой и внимательной, что однажды князь доверил ей охранять своего новорожденного младенца, а сам уехал.

Вернувшись, князь увидел, что колыбель опрокинута. Он стал звать гончую, и она послушно подошла. Князь увидел, что морда у нее в крови, и его сердце запылало яростью. Он обрушил на собаку мощный удар, от которого она испустила дух. А через мгновение князь услышал плач ребенка и нашел его за опрокинутой колыбелью. Рядом валялся еще теплый труп волка.

Князь заплакал от радости и горя и похоронил собаку на деревенской площади. На камне он велел выгравировать надпись, чтобы все знали о подвиге княжеской гончей.

Эллис умолк, слышалось только потрескивание дров в костре и шорох капель в листьях.

Потом Рин выговорила:

– Ужасная история.

– Да, – согласился он.

– Отвратительная. И кухарка рассказывала ее тебе, когда ты был маленьким?

– Рассказывала. – В голосе Эллиса послышалась нежность. – А о чем рассказывали тебе родители?

– О чудовищах, – не раздумывая, выпалила она. – О драконах. Пука. О великих битвах.

– А это лучше?

– Да, – подтвердила она. – Я выросла, привыкнув считать, что чудовищ можно убить.

– А-а, – отозвался он. – А я вырос с мыслью, что люди и есть чудовища.

Глава 22

Рин снилась сырая земля.

Она тонула в ней.

Земля набивалась в нос и рот, и она не находила достаточной опоры для рук, чтобы сесть. Ее как будто закопали так глубоко, что разрыть руками землю и камни не удавалось. Внутри вскипела паника, угрожая выплеснуться вместе с визгом, хоть она и знала, что толку от этого мало. Ее похоронили далеко от деревни и от кладбища. Она совсем одна, и…

Рин рывком села, хватая ртом воздух.

Она была закутана в плащ, а не погребена в земле. Несколько минут она могла только судорожно дышать. Дождь падал крупными редкими каплями, в лесу остро пахло сосновой смолой и сырой зеленью. Отдышавшись, Рин посмотрела туда, где видела лежащего Эллиса, прежде чем заснуть, но на прежнем месте его не было. «Ничего страшного, – сказала она себе. – Он, наверное, отошел от лагеря, чтобы облегчиться. И скоро вернется».

Она потрогала шерстяной плащ и поняла, что он чужой: аккуратно обметанные края, вышивка – это был плащ Эллиса. Должно быть, он укрыл ее, пока она спала. Может, решил, что она мерзнет, или самому ему плащ не понадобился. Она провела пальцами по мягкой ткани.

И вдруг сообразила, что разбудило ее.

Не только одиночество, но и запах.

К запаху гниющей плоти привыкнуть невозможно. Чем-то он напоминал запах свинины – мясная насыщенность, сладкая тяжесть. Он так же обволакивает горло и липнет к волосам.

Она поднялась.

Двигалась она осторожно, словно опасаясь потревожить землю. На каждом шагу она опиралась скорее на память, чем на зрение, и когда чувствовала, что впереди толстые корни, высоко поднимала ноги. Споткнуться сейчас означало бы верную смерть.

Запах усиливался.

Пришлось дышать ртом. И все равно вонь оседала на языке, от нее желчь подкатывала к горлу. Грудь прерывисто вздымалась, сдерживать рвоту было все труднее.

Облака вдруг разошлись, лунный свет пролился к подножиям деревьев, озарив хвою, бледные грибы и…

Оленя. Мертвого оленя. Останки, простертые на земле, с грудной клеткой, вскрытой каким-то падальщиком. От этого зрелища Рин передернулась – но от облегчения, а не отвращения. Такое обычное явление. Она отступила на шаг, качая головой. В пути у нее совсем расшалились нервы.

Она повернулась, чтобы идти обратно в лагерь…

…И увидела перед собой солдата.

В темноте подробности были неразличимы. Только контуры проглядывали в лунном свете: острые края доспехов, худоба, впадины черепа.