Из бездны - Шендеров Герман
– И что, работает?
– Чего ж не работать? Ты ж сам, считай, на трупе жируешь!
– На каком трупе?
– Как на каком? Страна умерла, а вы, опарыши, по ней и расползлись. Кто понаглее да похитрее – те куски покрупнее отрывают, заводы да колхозы приватизируют, переваривают, опосля землю да помои высирают. Кто помельче – вроде тебя – те по мелочи и копошатся…
– А ты, мать, сталинистка, я погляжу?
– А ты зря смеёсси! Раньше кресты да образа вешали, а после в красном углу Он поселился. Сколько душ погубил-сожрал, смертию жил, ею питался. Сталин-то Бога заменил, сам богом стал.
– Зажмурился ваш бог! И до него добрались опарыши!
– Мертвые боги всех сильней, – поставила точку старуха.
«Христос-то тоже мертвый бог, выходит», – мелькнула мысль.
Лопата ткнулась в крышку гроба. Та и не думала открываться, крепко засев в земле.
– Ломай! – скомандовала Марлен Демьяновна.
После нескольких ударов тонкие доски дешевого соснового гроба треснули. В лицо пахнуло гнилостным смрадом, к горлу подкатило. Из дыры показалось синюшное, оплывшее, будто свеча, лицо покойника средних лет. Губы и веки его были зашиты, руки – аккуратно сложены на лиловом галстуке, а под короткой, полубоксом, стрижкой явственно виднелась причина смерти: голову парню пробили тупым тяжелым предметом, как пишут в протоколах.
– Доставай его!
– Зачем?
– Вдвоем не поместитесь! – хохотнула старая ведьма.
– Ты что, мать, с дуба рухнула?! Март месяц на дворе, я оттуда с менингитом вылезу!
– Ну, дождись, пока тебе отдельную выроют. Недолго осталось – отрыжка-то душеловская вон, недалече.
Сомнения Дыбы развеял из ниоткуда взявшийся перекрученный бомж с сосульками на клочковатой бороде. Перебитые ноги не шевелились; жмур цеплялся поломанными ногтями за промерзшую землю и медленно, но с завидным упорством подтягивал тело вперед. Вытащив мертвеца из гроба и уперев того лицом в земляную стену, Олег улегся на доски и накрылся сверху кожанкой на манер одеяла.
– Так-то, – кивнула Марлен Демьяновна. – Это как прописка. В гробу-то полежать, сны мертвецов посмотреть, поваляться, сырой землей пропитаться, чтоб пахло от тебя, как от мертвого. Поворочайся, подыши, принюхайся… Чуешь?
Дыба старательно принюхивался, но чувствовал только холодные доски, запах собственного пота и вонь от прислоненного к стенке мертвеца. Слушал, как земля ссыпается с краев ямы, забиваясь в ноздри и скрипя на зубах. В какой-то момент ему показалось, что бабка принялась закапывать могилу, но та неподвижно стояла на краю ямы, и лишь сморщенные серые губы беспрестанно шевелились:
– Чуешь, как меняется твоя суть? Там, внизу, тебя щупают, обнюхивают: свой, чужой ли. Там, куда падает все сущее, под грузом времен, среди отработанных пережеванных душ, в безначальной бездне ведут свое небытие мертвые боги, старые боги, забытые боги. Чувствуешь, как их взгляды ползают по тебе, взвешивают, измеряют?
И действительно, в эту секунду Олег ощутил, как чьи-то ногти скребут по доскам под спиной. Застыв, он вслушивался, как чужие, нелюдские пальцы осторожно постукивают снизу, будто проверяют дерево на прочность. Под самым ухом алчно щелкала чья-то челюсть. Волосы встали дыбом, сердце зашлось в истеричном стаккато. Воздух застрял в легких и не желал двигаться ни туда ни сюда. Тем временем с левого края могилы земля осыпалась особенно сильно – над ямой появилась бородатая морда обмороженного бомжа. Расставив руки, бомж повис на краю и принялся медленно, по-паучьи, спускаться. Пальцы Дыбы дернулись к нагрудному карману с иконой, но сомкнулись на пустоте. Забыл – в машине лежит! А гадкое создание все приближалось. Перекрученные ноги перевалились через край ямы и, неестественно изогнувшись, легли на плечи бомжа. Вот его заскорузлая шишковатая кисть уже тянется к горлу Олега, а тот лежит будто парализованный и не знает, чье прикосновение страшит больше – жмура или тех, кто скребется снизу…
Не по-мартовски солнечный рассвет наступил так резко и неожиданно, что Дыба на секунду поверил, что проснулся в своей постели… Но нет – его все еще окружали земляные стены, а на краю могилы однобокой корягой торчала старуха, опираясь на четырехногую клюку. К облегчению Олега, жмур все же исчез.
– Все. Первых петухов дождались. Вылезай давай.
Этому указанию Дыба подчинился с небывалым энтузиазмом. Он хотел что-то сказать, но слов не находилось. Оставалось лишь отплевывать комки могильной земли.
– Езжай домой, – сказала бабка, – лезь в ванну, пробкой заткни и три себя губкой, как следует три, чтоб до ссадин. Потом воду эту собери и езжай извиняться.
– Перед кем?.. – выдавил наконец Дыба.
– Перед Вилкасом.
– А если его в офисе не будет?
– Будет, – уверенно кивнула старуха, – куда он денется. Ему теперь бояться нечего. Икры купи, водки, осетра там… Вертись как хочешь, а хоть рюмку той водицы он должен выпить. Сам пить не вздумай. А Вилкас тогда твою прописку примет, его по ту сторону узнают да приберут, с шелухой вместе. Понял?
Дыба молча кивнул и заковылял прочь, еще не отошедший от могильного холода. Того, который, казалось, исходил из-под самой земли, из тех ее недр, о которых не пишут в геологических справочниках; упоминания о нем можно найти лишь на форзаце Ветхого Завета и на внутренней стороне древних саркофагов. Того, что остался только где-то в глубине памяти из тех времен, когда человеческий предок сидел у костра и с ужасом вглядывался в густую одушевленную тьму за пределами пещеры.
Дома он долго, до болезненной красноты, драил себя губкой без мыла. Нянечка в приюте ругалась, когда кто-то задерживался в душе; говорила: «Жизнь с себя смоешь». Олег же смывал с себя смерть. Мутную водицу он собрал в трехлитровую банку, взболтал. Из серванта достал бутылку «Абсолюта», безжалостно вылил половину в раковину и заполнил под крышечку водицей из ванны. Еле дождался десяти утра – именно в это время открывался офис гипнотизера – и помчался на рынок.
Закупившись так, будто собирался умасливать самого Ельцина, Дыба припарковал Широкого на подсохшей на солнце площадке и подошел с пакетами к двери офиса. Тот действительно оказался открыт. Толкнув дверь, он обнаружил мышь-секретаршу на прежнем месте. Очередь состояла из пяти человек – какие-то лошки, интеллигенты и один явный наркоман с остекленевшими глазами. В другой момент Олег, может быть, прошел бы мимо, но сейчас смиренно присел на длинную скамью и принялся ждать своей очереди.
Увидев посетителя, гипнотизер откинулся в кресле: как будто и не удивился вовсе. Огромный бланш под левым глазом вошел в самый сок, расплываясь вокруг глаза лилово-желтой ватрушкой. Нос Сайдуласа перечеркивала полоска пластыря. С портрета над головой гипнотизера все так же строго взирал Джугашвили, угрожая не то Колымой, не то индустриализацией.
– Явилша! – презрительно выплюнул хозяин офиса. Эффект несколько портило отсутствие двух передних зубов.
– Здорово! А я вот подумал, знаешь, не с того мы начали. Ты рамсить стал, я не сдержался, ну и… Сам понимаешь, авторитет – это не базар, это дела, – говорил Олег, выкладывая закуску. – Ты меня послал, я бы повелся, и что? Уважение теряется! Скажут – Дыба размяк, Дыбу сожрать можно. А я сам кого хочешь…
Об стол звякнули две заблаговременно подготовленные рюмки. Изобразив напряжение, Олег свернул горлышко «Абсолюту» и наполнил их до краев.
– За примирение? – приподнял рюмку Дыба, другую подвинул к гипнотизеру.
– Зашшал, да? – с удовольствием произнес Вилкас. Принял рюмку, кинул протяжный взгляд на Олега.
Тот мог почти физически ощущать ненависть гипнотизера, опаляющую со всех сторон. На секунду даже показалось, что в офисе стало на пару градусов жарче. И действительно – какая-то розовая капля, видимо оттаяв, булькнулась с потолка в рюмку. Дыба было открыл рот, но промолчал – пущай так пьет. Гипнотизер отсалютовал штофом:
– За швое ждоровье!
И немедленно выпил.
От него не отстал и Олег, опрокинув рюмку так, чтобы водка стекла за шиворот и под свитер. Хоть и мокро, зато не в себя. Гипнотизер поморщился, помотал головой, осоловело взглянул на Дыбу.
