Игорь Денисов - Судья
Победа оказалась Пирровой. Каждый божий день я стоял столбом у стены в зале районного суда. Столько подонков, воров, насильников, убийц я в жизни не видел. Ответственность за порядок в суде давила. Домой я заявлялся либо трезвый и злой, либо пьяный, и тоже злой.
В грязной обуви ходил по комнатам.
— Катя, где ты? — орал я, сжимая кулаки. — Три-четыре-пять, я иду искать!
Катя обычно с истошным визгом вскакивала с дивана и бежала в спальню, пытаясь запереться. Я ногой толкал дверь, та со стуком хлопалась о стену. Катя забивалась в угол и, заламывая красивые руки, умоляла не бить ее.
Мне было жаль Катю, с ее утраченной юностью и разбитыми мечтами. Но она заслужила. Я помнил, как мы оба поступили с Таней. Себя я презирал и ненавидел. Наказать же не мог. Жизнь накажет, спокойно думал я. Жизнь — лучший Судья. Неумолимый, жестокий, справедливый. Всем воздает по заслугам.
Вставляю ключ в замок. Поворачиваю. Вваливаюсь за порог.
— Катя, где ты, любимая? — ору я пьяным голосом. Снимаю куртку.
Закатав рукава рубашки, обхожу квартиру. Кухня, ванная, гостиная, спальня. Открываю двери, щелкаю выключателями. Нигде нет и тени моей горячо любимой жены.
— Три-четыре-пять, — бормочу я, озираясь в гостиной.
Отворяясь, скрипнула зеркальная дверца гардероба. Я обернулся. Успел ухватить взором свое одутловатое, безумное лицо с болезненно горящими глазами.
Под занавесом из платьев и мехов сжалась Катя.
— Нет, Паша, пожалуйста, не надо…
— Сейчас, тварь, — шептал я, разгребая ворох платьев. Некоторые с вешалками срывало с перекладины, я отбрасывал их прочь. Шуба из песца, куплена на Новый Год. Катя три часа вертелась у зеркала в магазине, чуть не кончила от восторга. Красное вечернее платье с подкладкой, надевала, когда к Чернышевым ходили. Я пролил фужер шампанского ей на грудь.
Ослепительно белое, сверкающее свадебное платье в хрустящей целлофановой упаковке. Я сжал его в руках. Воздух в комнате остыл на пару градусов. Я смотрел на платье, черт его дери, и сердце в груди остановилось. Платье выглядело таким новым, белым, чистым. Как снег в начале ноября. Словно его никогда не надевали. Словно мы поженились вчера, и все — любовь, смех друзей, счастье — было вчера. И сейчас мы проснемся, обнимем друг друга и звон бокалов, острый, пряный запах жимолости, марш Мендельсона, и Катя в этом самом платье, с откинутой на лоб вуалеткой, смеется, юная и счастливая. Поворачивается спиной к гостям, сжимая в руке букетик незабудок. Смеется: „Кого-то я сегодня доста-а-а-ну-у!“. На миг ловит мой взгляд. Улыбается тщеславной улыбкой, взгляд становится лучистым. Бросает букетик через голову. Цветы на миг зависают в воздухе, насыщенном запахами лета и сирени, перелетают через гостей. Букетик приземляется „парашютиком“ в руки… Тани Антиповой…
…и мы идем рука об руку, у обоих ладони потные, мимо гостей, друзей, родителей с торжественными лицами. Сотрудница загса говорит с фальшивой улыбкой: „Дорогие Павел и Катерина… Клянетесь ли вы любить и поддерживать друг друга… в горе и в радости?“
Меня охватило отвращение, я отшвырнул платье. Заглянул в шкаф. Затравленные, звериные глаза Кати таращились на меня. Через белое свадебное платье явственней проступал весь мрак и ужас нынешнего положения. Тем сильнее сжимались кулаки, клокотала, подступая к горлу, черная ярость.
— Тварь, — сказал я. — Ты исковеркала мне жизнь!
Катя вжалась в стенку гардероба. Я схватил ее за волосы, вытащил из шкафа и швырнул через гостиную. Катя упала на ковер между креслом и диваном. Вскрикнула. Я шагнул к ней. Катя отползла к батарее, одной рукой схватилась за занавеску с вышитыми лебедями. Выставила вперед ладонь.
— Погоди, Павел, погоди… Я должна кое-что сказать.
Я неумолимо шагал вперед. Ее глаза расширились, наполнившись непонятным ужасом. Катя облизала губы.
— Паша, пожалуйста, выслушай меня.
Отчаянная мольба в ее голосе заставила меня остановиться с поднятой рукой.
— Ну? Живее! Раньше начнем — раньше закончим.
— Я беременна. Пожалуйста, Паша, не трогай моего ребенка, мне ТАК СТРАШНО!
Я опустил кулак.
— Лжешь.
— Да нет же, идиот! — закричала она. — Негодяй! Ненавижу тебя! — она спрятала лицо в ладонях.
Я стоял рядом, как вылезший из пруда мокрый пес.
Катя убрала руки от лица. Глаза сухие.
— Прости. Прости, что кричу на тебя. Ты мой муж и мой мужчина. Я должна уважать тебя.
— Погоди, — я рухнул в кресло. Тупо уставился на рисунок кружевной занавески.
— Ты… — я облизнул губы. — Уверена?
— Я была у врача.
Я встал, прошелся по комнате, взъерошил рукой волосы.
— С ума сойти.
— Не рад? — Катя усмехнулась.
— Не знаю, — я остановился. — Слушай, а он точно мой?
Катя исподлобья покосилась на меня. Я прикусил язык. Подошел, протянул руку. Катя смотрела недоверчиво.
— Вставай, Катя. Пойдем.
Остаток дня и вечер провели вдвоем. Гуляли по старым местам. Я купил цветы и впервые за десять месяцев повел ее в ресторан. Мы заняли столик в углу, рядом с аквариумом, в котором лениво плавали золотистые, оранжевые, пятнистые рыбы. Я осторожно расспрашивал Катю. Она держалась холодно, но я вел себя смирно. После двух-трех бокалов шампанского расслабилась. Взяла со столика сигареты, закурила.
— А тебе… можно?
— Не будь занудой.
Мы танцевали. „Midnight Lady“, „Ты меня любишь“. Катя положила голову мне на плечо. Я уткнулся лицом в ее волосы. Обдумывал наше будущее. Придется многое менять. Не знаю, о чем думала она. Наверное, мечтала вот так же лежать на плече Александра Серова. Он, наверное, никогда не бил женщин. Хотя черт его знает.
Вернулись домой. Катя легла. Я смотрел в зеркало. У моего отражения было чистое лицо с добрыми синими глазами. Я вспомнил, как поймал свое отражение в гардеробном зеркале. Злобное лицо оборотня с горящими красными точками. С одним Катя была спокойна и расслабленна. Другого боялась и ненавидела.
Наутро, когда завтракали, я сказал — она должна оставить работу.
— Пока в этом нет нужды.
— Уверена?
Катя отпила апельсинового сока.
— Успокойся.
Беременность протекала хорошо.
Я проводил вечер с друзьями, предварительно обговорив, что с нами не будет женщин. Катя уже четыре месяца ходила с брюхом, но с ней осталась Аня.
Меня позвали к телефону. Я встал из-за карточного стола.
— Что случилось? — спросил я. С кухни доносился смех и грязные ругательства.
— У Кати воды отошли.
— С ней все в порядке? — в голове шумело. Я слегка набрался.
— В порядке.
