Анджей Ваевский - Сноходец
Отправить Марию в аптеку. Собрать вещи бабушки в палате, готовясь к переводу в реанимацию. Сесть на пол перед операционной и похлопать по месту рядом, приглашая Марию. Ждать. Час. Два часа. Три часа. Нарастающая паника. Сорок минут — максимум?!
— Что с ней?! — поймать выбегающую из операционной медсестру.
— Ой, с вашей ничего. Она ждет в предвариловке. Тут с аварии привезли по срочному, так что к вашей бабушке еще не приступали.
Тонна сгоревших нервов.
— Ну и дуры мы, — попытка приободрить мать.
Она научилась ставить капельницы и делать перевязки. И улыбаться, когда хочется кричать. Она снимала швы с этого обрубка, перед тем как бабушку выписали домой, прописав курс реабилитации.
— Тебе так будет легче, девочка. Да, ей нужен пока еще присмотр медсестры, но ты и так с этим справляешься, а дома, говорят, и стены лечат.
Маргошке исполнился год и месяц, когда Акулина Фоминична вновь увидела правнучку. Старенькая женщина умела быть солнцем. Правильным солнцем, от которого всем светло и тепло. Она ловила начавшую ходить по комнате правнучку, затаскивала к себе на диван и кормила из своей тарелки, приучая ребенка к "взрослой пище, ибо хватит маму кушать". Правая нога так и не распрямилась. Левой не было. Она настолько ненавидела инвалидное кресло, что Мария так и не решилась его купить. Весна распахивала окна, даря невиданное ранее тепло. Яринка брала на руки сухонькую, невесомую маленькую старушку и выносила во двор, усаживая на лавку. Она могла бы так всю жизнь. Бабушка была удивительнейшим человеком, ухаживать за которым совсем несложно. Всего-то надо, что быть рядом, подать воды, вынести на улицу. Сделать уколы вечером, чтобы она ночью смогла поспать.
Это был июльский вечер. Пять дней прошло с того дня, как Акулине Фоминичне исполнилось семьдесят три года. Она, казалось, смирилась со своим состоянием. Ожила как-то, улыбалась. И даже выпила привычную рюмку кагора с тостом для восстановления давления. Она так смеялась в тот вечер, когда смотрела с дочерью и внучкой КВН по телевизору. А потом поймала пробегающую мимо правнучку и укачала на подушке, сказав, что детям пора спать. И сама тоже спать решила, сказав Яринке, что сегодня уколов не надо. Не болит. Яринка с матерью ушли сажать капусту, как раз солнцепек ушел, вечер. Зайти в комнату и понять, что дыхание слишком странное и хриплое для сна. И запах, повисший в комнате, настораживает. Отбросить одеяло. Закричать.
— Мама! Скорую!
— Кома, забираем, — фельдшер.
— Инсульт. Я с вами, — Яринка.
— Грамотная?
— Просто знаю.
И это был инсульт. Вынырнувшая из небытия Лариса сидела с Яринкой в палате, присланная матерью, поскольку младшая уже сутки не отходит от постели бабушки, и надо бы ее сменить — Маргошка все еще нуждается в маме для питания. Пять минут на велосипеде. Все действия на автомате. Соседка, зовущая Марию к телефону. Крик матери.
В Яринке выключили мироощущение. Она перестала чувствовать, ей больше не болело. Она умерла. Остался робот, подхвативший мать и уложивший на кровать, влетевший в больницу и отправивший сестру домой.
— Куда?
— На вскрытие.
— Да вы с ума сошли! Какое вскрытие?! Мало ее резали?
— Она скончалась в больнице, мы обязаны.
— А если дома? Напишите дома! Да что вам стоит? Это же не преступление. Не режьте, только не режьте ее больше!
Она ругалась в больнице. Она ругалась в райсовете, оформляя свидетельство о смерти, без которого захоронение невозможно. Она уговаривала священника отпеть за день до Вознесения, а до него оставался именно день. Акулина Фоминична была православной и верила, что похороненные в сорокадневный срок после Пасхи попадают в рай. Яринка не верила в бога, но следовала заветам бабушки. Священник согласился. У нее были только сутки, чтобы решить все вопросы, связанные с погребением. Она сидела рядом с телом, положенным на бетонный пол веранды, потому что лето, в доме слишком жарко. Она молча смотрела, как обшивают гроб черным полотном. Она пыталась привести в чувство изрыдавшихся Марию и Ларису. Она не проронила ни слезы. За нее плакало небо. Оно обрушилось невероятным ливнем, словно скорбя по уходящему человеку. А Яринка не плакала. Она лишь не понимала, как в этой размытой земле будут рыть могилу.
Если бог есть, то тогда он был на стороне Яринки. Или Калинки. С рассветом пришло солнце и высушило в прах все, что за ночь пропиталось водой. Девочка сидела в машине рядом с гробом и пустыми глазами смотрела по сторонам. Девять километров до села, в котором жила бабушка. Какие-то люди, которые пришли проститься. Священник. Помнить, что она не хотела, чтобы ее ограждал от людей забор. Помнить, что она хотела видеть всех. Закрыть глаза на возмущения, что место у ворот на склоне слишком уж почетное, чтобы достаться обычной старушке. Единой мыслью:
"Неужели я так и не заплачу?"
Она заплакала. Она едва не рухнула без сознания в могилу, когда начали опускать гроб. В тот день умер ее бог. Единственный человек, в святость которого она верила.
— Он все равно хранит тебя.
— Храни меня. Пока ты есть — я смогу жить. Для меня Он — это ты.
— Я никогда тебя не оставлю, даже если меня не будет рядом.
Без короны
Очередной приезд в Питер успокаивал, словно врачевал открывшиеся раны. Этот город всегда был слишком независимым, чтобы хранить чужие воспоминания. Нет, он зачаровывал собой, наполняя собственными аллюзиями, вытесняя все. Вот и теперь он просачивался под кожу, обещая забвение и творческое воодушевление. Зачеты сданы, экзамены позади, все проходило в полном беспорядке: какого преподавателя поймал, тот предмет и сдаешь сегодня. Где-то там, далеко в Украине, осень вызолотила деревья, укрывая землю мягким ковром листопада. А здесь уже все листья улетели, деревья голые, да и мало их, разве что в парках и скверах. И утренние заморозки, когда подошвы кроссовок то и дело грозятся примерзнуть к тротуару, пока ждешь транспорт.
— Милочка, а вы нам что на диплом планируете?
— А мы вам амфору хотели. Классическую, с росписью.
— Не пойдет. Боюсь прослыть пророком, но вы с вашей профессией окажетесь не востребованы. Давайте скульптуру, тогда расширим профиль, может, и прорветесь.
— Скульптуру? — глаза Яринки округлились в удивлении. Все же она гончар, а не скульптор.
— Именно. Шли как гончар, сдадите скульптуру, перепишете теорию. Диплом получите художника по декоративной росписи керамики.
— Не вижу взаимосвязи, — девушка недоумевала, пытаясь состыковать услышанное в одну логическую цепь. Не получалось.
