Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
— Сестра? — произнесла она одними губами и с удивлением различила свой собственный голос, доносившийся откуда-то издалека. Губы у нее запеклись, в горле першило.
— Все хорошо. Попытайтесь уснуть.
— Где я?
За полупрозрачной перегородкой виднелась дверь — нет, не оранжевая дверь больничной палаты, а потайная дверь в конце коридора.
— Мама?
Софию влекло к этой двери, влекло помимо ее воли, она плыла, точно бестелесный призрак. Она не хотела этого и, не в силах сопротивляться, громко закричала от страха.
— Все хорошо, София, успокойся.
Она почувствовала участливое прикосновение чьей-то прохладной ладони и сквозь туманившую взор пелену увидела лицо своей сестры, Лауры, — настоящей, живой. Лицо было встревоженным и заплаканным. Светлые волосы уложены в узел на затылке… «Для больницы то, что надо», — машинально подумала София.
— Все хорошо, — шепотом повторила Лаура. — Никто ничего не узнает. Все будет тихо. Папа обо всем позаботился.
София пошевелила губами:
— Так много крови…
— Ш-ш-ш, все позади, дорогая. Никто ни о чем не догадывается.
София попыталась улыбнуться. Попыталась собраться с силами, чтобы вырваться из засасывавшей ее трясины. Ей хотелось стать прежней Софией. Но теплый подводный поток увлекал ее вниз, на дно.
— Это кошмар, — чуть слышно прошептала она.
В темном конце коридора ее поджидала мрачная фигура, облаченная в балахон с низко надвинутым на лоб капюшоном. Она простирала к ней руки и все росла и росла, по мере того как неумолимая волна влекла Софию все дальше по коридору, мимо старинных портретов и гобеленов. Она знала, чей это призрак, и не хотела видеть то, что знала. Меж тем фигура в балахоне с распростертыми руками неотвратимо приближалась. Наконец она подняла голову, и София увидела пустые, залитые кровью глазницы…
София, он купит «Волхвов». За любую цену.
Она в ужасе проснулась — сердце бешено колотилось, глаза были широко раскрыты. За окном стояли серые сумерки; на голых ветвях набухали и падали, обрываясь под собственной тяжестью, дождевые капли. Уличный шум на минуту стих — замерли где-то на перекрестке машины. Сердце забилось ровнее, и София повернула голову. С тумбочки на нее тупо взирал экран телевизора. А рядом в кресле, забросив нога на ногу, сидел ее братец Питер — с сосредоточенным остервенением листавший «Тайм аут»[30]. Странно, но София почти не удивилась его присутствию.
Заметив, что она проснулась, Питер встрепенулся, лицо его приняло нарочито беззаботное выражение, как будто он только что вынырнул из бассейна и теперь намеревался поделиться приятными впечатлениями.
— София, ты поосторожнее с этими попытками суицида, — развязно бросил он. — Так и покалечиться недолго.
София облизала пересохшие губы. Сглотнула в тщетной попытке избавиться от противного комка в горле. Палата вдруг покачнулась, и она почувствовала что-то вроде приступа морской болезни. Пластиковый баллончик с прозрачной жидкостью, пластиковая трубка, прикрепленная к ее руке выше запястья, гравюра на синей стене с живописной панорамой Кембриджа — все вдруг пришло в движение, покосилось, поплыло. Снова возникла фигура брата. В белом свитере, который она привезла ему из Дублина. Лицо его, обрамленное черными кудрями, казалось неестественно бледным. Он смотрел на нее с кислой миной.
— Питер, скажи, чтобы они прекратили накачивать меня лекарствами, — пробормотала она.
— А-а… — неуверенно протянул он.
— Обещаю, что не выброшусь из окна. Честное слово.
— Понимаешь, какое дело… на бирже твои обещания сейчас не в цене.
— Мне плохо…
— Дорогая, я сделаю все, что смогу. Великий сэр Майкл по-прежнему управляет делами железной рукой. — Питер самодовольно ухмыльнулся и, поднявшись с кресла, беспечной походкой подошел к окну. Беспечно выглянул на улицу. Он был сама беспечность. — Да, задала ты ему работу. Последние два дня он крутится как белка в колесе. Изворачивается, врет прессе. Словом, настоящий пэр Англии. — Он оглянулся и, как само собой разумеющееся, добавил: — Кстати, у тебя астма. Так мы всем объявили. Я думаю, ты должна быть в курсе. В общем, мы, как безумные, твердим одно и то же: у бедняжки Софии астма. Все передают тебе соболезнования.
— Бедняжка София, — прошептала она, стараясь попасть ему в тон, чтобы брат — не дай Бог — не почувствовал себя неловко. Но перед глазами опять все поплыло, и она начала проваливаться, проваливаться… София встрепенулась и вскинула голову, словно в последней попытке удержаться на поверхности.
— Это очень важно для галереи, — продолжал Питер. Он стоял у окна, небрежно прислонившись к подоконнику. За окном было сизое небо, топорщились голые ветки деревьев. Лицо Питера оставалось в тени. Он отсалютовал воображаемому генералу: — Есть любой ценой избежать скандала. Есть сохранить репутацию. Можно подумать, кому-то есть дело до нас, до нашей галереи и до нашей репутации. Хотя… бульварная пресса охотно купила бы снимок, на котором ты болтаешься на перилах.
— Да-а, — сказала София, подивившись тому, что ее собственный голос звучит словно из соседней комнаты.
— И вот еще что… Нас немного беспокоит твой американец.
— Американец? — София закрыла глаза и тотчас живо представила себе этого непроходимого тупицу, Ричарда Шторма. Она с силой втянула носом воздух и простонала: — О-о…
— Он обещает держать язык за зубами, но отказывается брать деньги. Я говорю отцу: «Не смеши меня, он американец, а зарабатывать деньги — это у них в крови». Может, он просто не понимает по-английски. Может, просто взять пачку банкнот, помахать у него перед носом и сказать: «Смотри, это денежки, денежки». Кстати, что это за имя такое — Ричард Шторм?
Перед глазами у Софии все закружилось. Сознание снова уходило от нее. Ее опять тянуло ко дну.
— Не знаю, право… — пробормотала она. — Мы почти незнакомы… честное слово…
— Так или иначе, на аукционе он спас нашего старика — что правда, то правда.
София в последний раз приподняла отяжелевшие, словно налитые свинцом веки:
— …на аукционе?..
Она хотела закричать, но у нее не хватило сил, а Питер… Питер был слишком далеко. На мгновение ей показалось, что он касается ее щеки. Показалось, что она улыбается. И откуда-то сверху до нее долетел его голос, в котором внезапно послышались горькие нотки:
— Не волнуйся, Софи. Я скажу этим выродкам, чтобы они прекратили травить тебя всякой дрянью. Все они подонки… подонки…
Но это был уже не Питер. Его место занял Ричард Шторм. Он вел ее за руку, а вокруг был пейзаж, словно сошедший с картины Рейнхарта: стелющийся по земле туман, едва различимые контуры скал на фоне безжизненных небес, покосившиеся надгробные плиты, руины аббатства. Впереди показались очертания полуразрушенной стены. София не хотела никуда идти. Она злилась на своего спутника, и в то же время ловила себя на том, что полностью доверяет ему. А Шторм смеялся и подбадривал ее, то и дело оглядываясь и весело приговаривая: «Тук-тук! Тук-тук!» Облаченные в черные балахоны фигуры двигались в тумане, вместе с туманом, и, когда они проходили мимо, одна из них подняла голову и уставилась в пространство мертвым взглядом. Из пустых глазниц сочилась кровь и стекала на разлагающуюся плоть. Шторм увлекал ее все дальше. Она сопротивлялась, упиралась, но делала это словно понарошку, шутливо, и по-детски смеялась. «Никогда в настоящей жизни я не была так счастлива», — сказала она. Шторм улыбнулся и согласно кивнул: «Тук-тук». Внезапно сон оборвался и начался новый — теперь София и Шторм были в склепе. Перед ними чернел вход в подземный коридор. Справа разливалось изумрудное сияние, но впереди стелилась кромешная тьма. В нишах лежали высохшие мумии, по которым ползали пауки, с потолков свешивались клочья паутины. В одной из мумий София узнала себя. Или это была ее мать? Скорее всего мать, потому что вот же она, а рядом Шторм, его сильная, теплая рука лежит у нее на плече, а тело его такое горячее, что, кажется, вот-вот расплавится. И они вдвоем движутся дальше, подходят к тайному алькову, вход преграждает каменная плита. «Мы обязательно должны это сделать? — спрашивает она. — Вдруг оно мертвое?» «Тук-тук», — отвечает он. Ей страшно, но она верит ему. А потом наступает кризис. Хаос. Они отодвигают камень, и на нее набрасывается огромная кобра. Змеиная пасть заполняет собой все пространство.
