Сергей Минцлов - Чернокнижник (сборник)
Разумеется, пропустить без осмотра монастырь над Поплавами я не мог; основан он был чуть ли не при Кейстуте, и притом православными, и лишь много позднее был захвачен и переделан поляками.
Но напрасно обошел я кругом монастырь, ища вход в него. Попробовал ломиться в запертые ворота, в калитки — все было закрыто на большие ржавые замки или заколочено; никаких сторожей не имелось и следа.
В деревянных, окованных железом, воротах сквозили большие щели; припав к ним, я видел громадный, широкий двор, весь заросший лопухами и высокими травами; за ним вставало мрачное здание костела.
Путь в него был единственный — через стену ограды. Со стороны города там пролегала улица — пустынная и пыльная: ближайшие к ней домики таились за деревянными палисадами.
Лазать офицеру через заборы не совсем-то удобно, но делать было нечего.
Я сговорился с Дмитревским, тоже очень интересовавшимся загадочным монастырем, и отпросился на денек у своего ротного командира, добрейшего К. Ф. Попова; Дмитревский освободился тоже, и мы, захватив с собой моего вечного спутника по шатаниям, чрезвычайно походившего на белого кролика, денщика и философа Карася и черномазого Ивана, ранним утром пустились в поход; Иван нес мешок с толстой веревкой, пару свечей, спички и мел для пометок; Карасю поручен был наш завтрак.
Улица вдоль задней стены монастыря безмолвствовала. Мы выбрали близ дальнего угла местечко, где над стеной зеленым стогом высилась, закрывая часть ее, огромная шапка каштана; денщики подсадили нас; мы, сидя верхом на стене, втянули их при помощи веревки, затем по могучим сучьям перебрались на дерево и спустились на землю.
Полнейшее запустение окружило нас; крыши надворных строений частью прогнулись, частью провалились совершенно; стекла в окнах всюду были выбиты; из живых существ в монастыре имелись только галки, сотнями жившие на колокольне.
Мы осмотрели и обошли потемнелый от лет костел; он оказался запертым тоже; на высоких окнах его чернели железные решетки; снизу, из травы и кустов на нас смотрели провалы — дыры в подземелья.
Мы стали на колени и заглянули в них. Там царили полусумерки; можно было различить серые плиты пола и крупные камни, видимо, скатившиеся из окон; дальше, в потемках, намечалось что-то походившее на лежавшие брусья дерева; пол находился ниже уровня земли приблизительно на сажень.
Мы оставили денщиков ждать нас, а сами забрали свечи, мел и, ногами вперед, на животах, съехали в подземелье.
Оно оказалось обширным. В углах и под самой стеной выбивалась травка — нежная, почти белая; пол устилала сухая листва, очевидно, нанесенная со двора ветром; в глубине, в стене, намечалось черное отверстие.
Древесные брусья очертились явственней: мы узнали в них гробы; они рядами во множестве стояли поверх пола…
Мы зажгли свечи и подошли к ним вплотную. Многие из гробов были открыты: в них лежали не скелеты или кости, а точно вчера умершие, сильно исхудавшие люди; я видел бритые щеки, усы, носы, лбы, подбритые у мужчин, сложенные на груди руки… только нагнувшись над самим гробом, можно было сказать, что перед тобой высохшее тело. Впоследствии я не раз видел мумии и должен сказать, что природа искуснее египетских бальзамировщиков — ее заботы сохранили мертвецов значительно лучше: для этого «чуда» ей, оказывается, достаточно самого простого, сухого подвала!..
Мы приподняли с десяток крышек. Замечательно, что строгих выражений на лицах не было… Я подолгу всматривался в них и воочию почувствовал нирвану индусов — этот бесконечный и безразличный покой…
Мертвецы были одеты в старинные платья — в разноцветные, выцветшие кунтуши; особенно вылинял голубой цвет — сделался грязно-белым; нарядные одежды многих были оторочены мехом и кружевами.
Малиновый кунтуш на одном из покойников был порван на плече; я чуть тронул его и разрыв пополз дальше, по целому месту без малейшего треска.
С сильно бившимся сердцем, молча, обошли мы вереницы гробов: мы ведь находились среди тех, что давно стали незримыми для человеческих глаз: на изголовьях черных жилищ их еще можно было прочесть имена и даты смерти — между 1600 и 1675 годами…
У прохода в стене мы остановились и посветили в него; в густом мраке намечался бесконечный коридор, шириной около сажени. Мы вступили в него; наверху, в наружной стене, двумя тонкими синими струйками пробивался свет; там находились когда-то оконца — теперь их завалил всякий мусор.
Что-то еще более странное, чем в первом подземелье, поразило нас: почудилось, будто по сторонам коридора двумя вереницами стоят и ожидают нас люди.
Мы подняли выше свечи и сделали несколько шагов вперед; пол густо, как ковер, покрывала мягкая пыль.
Мы не ошиблись: слева и справа, почти плечом к плечу, стояли монахи, одетые в коричневые рясы и подпоясанные белыми веревками; капюшоны полузакрывали бледные лица, головы были опущены на грудь — мертвецов спеленывали и прислоняли к стене; руки всех были скрещены, как на молитве.
Свет наших свеч колебался по стенам и казалось, что фигуры движутся и выглядывают друг из-за друга.
Жуть охватила нас обоих.
Озираясь и всматриваясь в лица загробного общества, мы медленно продвигались как сквозь строй. Один монах привлек к себе мое особенное внимание, и я остановился около него; Дмитревский отстал, и желтая звездочка его огонька мерцала далеко позади.
Передо мной стоял громадный, бочкообразный человек; лицо его было видно плохо, и я нагнулся, чтобы заглянуть под капюшон. Впалые, словно слепые, глаза были закрыты; седая щетинка — бородка — покрывала щеки: волосы ведь продолжают некоторое время расти и у умерших.
И вдруг я явственно услыхал, что в толстом животе мертвеца что-то забурчало!
Я дрогнул и быстро опустил свечу к животу: из него на меня глянули оживленные, черные глазки — коринки — и узкая мордочка мыши: она прогрызла труп и в необъятном брюхе устроила гнездо свое.
Страх сразу исчез. Я пощелкал пальцем по чреву монаха — раздался такой звук, как если бы я ударил по картинной пустой коробке. Я поставил свечу на пол и приподнял мертвеца — в своем роде Фальстафа — не только безо всякого усилия, но буквально, как перышко: так иссыхают тела в подземельях!
Я поднял еще двух-трех соседей… странно было держать на руках, как куклу, рослого человека — все они казались сделанными из папье-маше. Не отсюда ли пошла легенда о «подделке» мощей?
В нескольких местах — под оконными отверстиями, — стоявшие там мертвецы превратились в груды костей; даже признака лохмотьев одежд не сохранилось — вероятно, тела уничтожила сырость еще в очень давние времена.
