Джеймс Херберт - Иона
Молодой Келсо тут же пожалел о своем злобном ответе, его слова очевидно потрясли старика. Джим сказал, что его не волнует нравственность мира, и ему наплевать: пусть все пропадет пропадом, пусть все начнут убивать, насиловать, грабить, развращаться, курить, напиваться до смерти! Это не его проблемы. И переживания, душевные расстройства отца — тоже не его проблема!
На одно короткое мгновение бывший полицейский снова вырос до прежних размеров и навис над своим приемным сыном, схватил его за лацканы, трясясь от гнева; по его лицу пошли красные пятна. Джим Келсо испугался — не за себя: ему стало страшно, что сердце старика сейчас не выдержит. Когда рука отца поднялась для удара, он отшатнулся. Но удар так и не обрушился на него. Глаза старика уставились куда-то за горизонт, руки обвисли. Он снова сжался.
Джим хотел извиниться, хотел поддержать отчима, проявить заботу. Хотел дать ему снова почувствовать себя мужчиной. Но вместо этого повернулся и ушел, так как в последние годы открытые проявления добрых чувств стали трудны для них. В тот вечер он попытался напиться, но ни состояние духа, ни содержимое карманов не позволили этого. Теперь хотелось просто вернуться домой и как-то загладить свою вину.
Келсо затоптал последние полдюйма сигареты и ухватился за скобу на переднем сиденье. Он спустился по лестнице и подождал на площадке, пока автобус остановится. Дождь прекратился, улицы сверкали свежестью, огни витрин магазинов трепетали отражениями.
Свернув на боковую улицу, Келсо засунул руки в карманы, ссутулил плечи и уставился себе под ноги. Его все еще покачивало, но ночной воздух больше не угрожал вывернуть содержимое желудка. Четыре пинты — вот все, что он мог позволить себе за вечер, и большая часть пошла в клубный сортир, но Джим чувствовал, как пары алкоголя собрались под макушкой. Следующая улица была его, и, как всегда, увидев свой дом, он ощутил легчайшую волну душевного успокоения. Оно всегда приходило к нему, отлучался ли он на десять минут или на десять дней, и Келсо догадывался, что первые годы в приюте оставили в нем несмываемый отпечаток незащищенности, от которой, он был уверен в этом, ему не избавиться никогда. Хотя он не помнил те годы в приюте, но никогда не утрачивал страха перед ними. Дом символизировал не просто стабильность, он представлял собой убежище от бесчувственной власти, бессердечной заботы. Приемные родители дали Джиму не только любовь, но чувство собственной личности, семейную поддержку, убежденность в любви к себе — все то, что не может предоставить государство. Дом был одновременно убежищем и крепостью, буфером и трамплином. А отец по-прежнему был камнем, на котором зижделся дом.
Келсо понял, что что-то не так, когда еще не перешел улицу к подъезду.
Какой-то холод внутри сжал желудок. Правая рука дрожала, и чтобы вставить ключ в скважину, пришлось помочь левой.
В прихожей горел свет, дверь в комнату была распахнута.
— Отец? — позвал Келсо, но ответа не последовало.
В комнате горела маленькая лампочка, телевизор стоял темный и безжизненный. На журнальном столике рядом с креслом отчима стояла чашка — пустая, если не считать остывших чаинок; по блюдцу разбросаны крошки печенья. Джим снова позвал, но опять не услышал никакого ответа. В постели? Отец никогда не ложился, не вымыв чашку.
Келсо на фут поднялся по лестнице в спальню:
— Отец, ты там?
Прыгая через две ступени, он взбежал наверх.
И остановился на маленькой площадке.
Непонятный страх заставил его замереть: не хотелось заглядывать ни в одно из помещений.
Дверь в ванную была закрыта.
— О, нет, — тихо проговорил про себя Джим.
Недавно отец приобрел привычку засыпать в ванне, и только сильный стук в дверь мог его разбудить. Молодой Келсо взял за правило стучать каждые десять минут.
Он постучал в ванную:
— Отец, ты там?
Дверь была не заперта — предосторожность бывшего полицейского, знавшего свое сердце. Келсо повернул ручку и толкнул ее. И кровь отхлынула от лица.
Он не был уверен, но ему показалось, что краем глаза он заметил качнувшуюся тень. Это могло быть просто облачко пара из ванны. Или его собственное искаженное отражение в запотевшем зеркале на стене справа.
Он не был уверен, потому что его внимание приковала к себе обнаженная фигура, перегнувшаяся через край ванны в непристойной позе, задрав высоко вверх ягодицы. Тяжелое туловище Эдварда Келсо упало на пол белым тестом, мягкое и бесформенное. Его лицо было повернуто к полу и приняло желтовато-синий оттенок, губы стали лиловыми. Глаза были полузакрыты, а рот раскрыт, словно отец что-то кричал, прежде чем умереть. Одна рука его ухватилась за распорку стула, всегда стоявшего в ванной. Отец всегда клал на него таблетки нитроглицерина, чтобы в случае смертельного, убийственного приступа всегда иметь возможность дотянуться. Он так и не дотянулся до них. Баночка была у стены в нескольких футах, возможно, сметенная со стула шарящей рукой.
Но стояла прямо. Словно ее аккуратно поставили вне досягаемости.
12
Келсо выплюнул спички и выронил из руки маленький огонек. Массивная железная дверь за спиной медленно открывалась, отбрасывая на лестницу слабый свет. Сверху, заслоняя серый свет дня, кто-то спускался. Келсо вдруг ослепила вспышка, он отвернулся и зажмурился.
Дверь внизу широко распахнулась, там возникла фигура, показавшаяся отдаленно знакомой.
— Не дай ему убежать! — раздался голос.
Еще кто-то прошел в дверной проем, Келсо понял, что единственный путь к бегству — наверх. Он обернулся, прищурив глаза от ослепительного света, схватил стоящую на уровне головы ногу, сильно дернул, и нога соскользнула со ступени. Падавший удивленно вскрикнул, его тело скатилось по лестнице. Рука судорожно вцепилась в куртку Келсо, и тот тоже чуть не упал, но скрюченные пальцы не сумели хорошо ухватиться. Келсо прижался к стене, и тело скатилось мимо. Он бросился по лестнице к выходу наверху и обеими руками попытался вытянуть себя через люк. Келсо уже думал, что ему это удалось, но кто-то уцепился за его ногу, заставив растянуться, наполовину выбравшись из люка. Он попытался встать, но ногу не отпускали. Вывернувшись, детектив увидел, как из темной дыры появились голова и плечи типа, который так напугал в пабе Тревика. Кожаная Куртка. Беспалый. На его лице была не предвещавшая добра ухмылка, которую тут же стер удар ноги Келсо. Широкоплечий тип закричал, его нос превратился в фонтан крови, но хватка ослабла лишь на мгновение. Чтобы освободиться, Келсо пришлось еще два раза двинуть ногой. К тому времени из люка показалась еще одна фигура.
Детектив уже встал и побежал, но этот другой догнал его. Они упали и, сцепившись, подкатились к борту катера, ударившись о него так, что катер на несколько дюймов отошел от причала.
