Том Холланд - Спящий в песках
– Затвори за собой дверь, – велел он.
Я повиновался. Прежде чем оглядеться, мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы глаза привыкли к неровному свету. Вдоль стен помещения тянулись полки, и на них стояли закупоренные бутыли, наполненные какой-то прозрачной густой жидкостью, в которой плавали различные органы и части человеческого тела.
– Муммиях, – шепнул старик и, когда я повернулся к нему, с усмешкой повторил по-английски: – Мумия.
Я кивнул, но не смог скрыть разочарования. Почерневшие фрагменты мумифицированных тел продавались на базарах по два с половиной пенни, поскольку местное суеверие приписывало древним останкам целебные свойства. Чего-чего, а мумий в долине Нила хватало, и если часть из них кто-то зачем-то законсервировал в бутылях, это не сулило никаких открытий.
– Это все, что ты хотел мне показать? – спросил я.
Старик усмехнулся снова.
– Разве одно то, что мумии в отличие от обычной плоти не подвержены разложению и сохраняются в течение многих и многих веков, само по себе не чудо? И если тебе будет открыт секрет бессмертия плоти, разве это не тайна?
– По мне, так никакого чуда тут нет, – ответил я. – Ни чуда, ни тайны. Способы мумификации, которые применяли египетские жрецы, давно уже не секрет для современной науки.
Ухмылка старика сделалась шире и превратилась в уродливую гримасу.
– Так ли это? – прошептал он. – Ты уверен?
Подняв свечу выше и подхватив край своего долгополого одеяния, старец направился в темный угол и достал еще один ключ. Некоторое время он молча рассматривал его в сиянии свечи, а потом повернулся ко мне.
– Твоя наука не может познать всего, – молвил араб, – ибо есть премудрость, доступная лишь Всевышнему. Ничтожный ум сотворенного из праха смертного, лишь коснувшись ее, во прах и обратится. И все же, господин, если ты осмелишься... – Он поманил меня рукой. – Если ты осмелишься...
Приблизившись к нему, я разглядел решетку, перекрывавшую нишу в стене, а когда склонился поближе, у меня перехватило дыхание. Ибо взору моему предстало изображение, выполненное в мусульманском стиле, но вдохновленное явно иным, гораздо более древним источником.
– Те, кто не верит в загробную жизнь, дают ангелам женские имена, – прошептал старик.
– Но она не ангел, – возразил я, снова взглянув на изображение, а потом на собеседника. – Ее звали Нефертити, и она была женой фараона.
Старик глухо рассмеялся и, открыв решетку, показал мне второе изображение: знакомый солнечный диск и коленопреклоненные фигуры.
– Это фараон? – спросил он, указав на мужскую фигуру. – А это, – старик ткнул пальцем в женскую, – царица?
Я пожал плечами:
– Откуда мне знать.
– Скоро узнаешь.
– Тайну?
– Именно. Смотри.
Араб вставил ключ в замок, запиравший вторую решетку, повернул его и открыл доступ к углублению. Я, горя нетерпением, заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме ветхого манускрипта.
Араб почтительно взял его обеими руками и подал мне.
– Береги это, – молвил старик. – Ценность сокровища, которое я тебе вручаю, не поддается исчислению, и даже стоимость бриллиантов, равных по весу этому пергаменту, не составит и тысячной доли его истинной цены.
Я принял рукопись, казавшуюся немыслимо хрупкой и обветшалой.
– Что это?
– Прочти манускрипт – и узнаешь. Только ради этого я готов с ним расстаться. Прочти его, мистер Картер, прочти и попытайся понять.
* * *И я прочел.
Да, я прочел его. В противном случае не писал бы сейчас эти строки.
Копия манускрипта лежит передо мной на письменном столе.
Я берегу документ. Я пробегаю его первую строчку, а потом поднимаю глаза, чтобы взглянуть на звезды, мерцающие над Долиной царей.
Я гадаю. Я дивлюсь и надеюсь.
А порой еще и боюсь.
* * *Копия, снятая Говардом Картером с рукописи неизвестного автора, обнаруженной им в мечети аль-Хакима в марте 1905 года. Дата создания манускрипта неизвестна
ВО ИМЯ АЛЛАХА, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО И МИЛОСЕРДНОГО, В КОЕГО Я ВЕРУЮ.
Хвала Аллаху, Творцу мироздания, возвысившему небеса и мир населившему, ибо нет власти иной, кроме власти Аллаха. Лишившись покрова его, не был ли город Брасс низвергнут с высот гордыни неизмеримой, и величавые здания его стали пусты и молчаливы, подобно гробницам, и ныне в пределах его, где высились идолы золотые и сияли купола драгоценные, слышно лишь скорбное сов уханье. Вспомни и о граде огнепоклонников, не внявших громовому гласу Всевышнего, – все они, за изъятием единого праведного, обращены были в камень. Подумай о фараоне, владыке стран и земель обширных: не было в пределах земных никого, равного ему могуществом, и он в греховной гордыне своей возомнил себя богом. Но есть Владыка властвующих, дыханием своим рати погубляющий и воздвигающий для царей земных тесные темницы. Имя ему Смерть. Ответствуй, где ныне фараон кичливый? Пал в гордыне своей, пал навеки, ибо не снискал милости Аллаха. Воистину нет руководства и наставления иного, кроме как от Аллаха единого.
Повествуется – хотя истина сокрытая ведома одному лишь Аллаху, – что аль-Азиз, повелитель правоверных, пятый из халифов, властвовавших в Египте, мудростью своею равен был царю Соломону, мудрейшему из мудрых, да пребудет с ним Аллах. Однажды вечером, чувствуя сердцем своим тревогу, призвал он к себе Гаруна-аль-Вакиля, мужа разумного, рассудительного и чистого сердцем.
– Прогуляемся же по аллеям, вдыхая аромат роз и жасмина, – молвил халиф, – ибо в день жаркий, когда душа неспокойна, нет ничего лучшего для покоя и отдохновения, нежели прохлада и зелень сада.
Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.
– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.
– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.
Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.
– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.
