Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан
Или же он просто чуял смерть?
Во всем этом крылись возможности. Величайший урок, который Таннеру преподали горы, заключался в том, что нельзя ничего принимать на веру. Все может оказаться не таким, каким представляется.
Вот теперь Таннер наконец-то поднял спальник. Зарылся в него и вытащил конвертик, который соорудил из обертки от чизбургера и спрятал там в первую ночь, подальше от взглядов тюремщиков.
Шон бы понял. Шон бы простил. Может, это его даже позабавило бы.
Ухо, состоявшее в основном из хрящей, все еще было твердым на ощупь, хоть и побледнело, и пошло морщинами по краям. Подвальный холод должен был замедлить разложение, но тепло Таннера в спальном мешке могло его ускорить. От уха начало пахнуть смертью, и это было самое главное.
Таннер прижался к передней стенке клетки и просунул руку сквозь прутья. Все или ничего. Второй попытки не будет, другого шанса не будет, поэтому он практиковался и визуализировал. Изучал механику движения своей руки, локтя, запястья. Он был баскетболистом, отрабатывавшим штрафные броски в корзину, в которой на вид было футов шесть.
К тому времени, когда он швырнул ухо, люк сделался широким, как тоннель. Таннер не мог промахнуться.
Потом он оторвал от спальника молнию и натянул ее между двумя прутьями. Дальше все зависело от того, сколько он сможет терпеть. Если с нажимом водить по ее металлическим зубцам рукой, снова и снова, взад и вперед, молния работала не хуже пилы.
Итак, я прибрала устроенный подругой бардак, в процессе устроила бардак пострашнее, прибрала и его тоже, а потом мы спрятали труп на территории общей площадью больше тысячи квадратных миль. Никогда в жизни столько не трудилась.
Следующий наш фокус должен был стать еще масштабнее. Нам предстояло не просто избавиться от тела. Нам предстояло заставить исчезнуть целую жизнь.
И делать это тоже предстояло в первую очередь мне. Потому что у меня были возможность и свобода действовать за кулисами, пока Бьянка стояла на сцене в образе — пусть и несколько подкорректированном — той, кем была на самом деле: обиженной мужем жены.
Что было легче всего? Создать видимость того, что Грегг ей изменял. Если у тебя в распоряжении есть чей-то компьютер, а хозяин уже не сумеет оспорить твои заявления, туда можно подкинуть почти все что угодно. Переводишь назад дату, отключаешь компьютер от Интернета, чтобы она не синхронизировалась, — и можно заставить события происходить ровно тогда, когда тебе нужно.
На моем вкладе в общее дело уже стояли временные метки, так что нам нужно было всего лишь подогнать под них нашу историю. Фотки, которые я делала с Аттилой, особенно те, где плохо видно мое лицо. Фотки, которые я делала с Валом, пока он не решил, что это ему противно. Кто скажет, что у меня во рту не член Грегга? Если Бьянка говорит, что это его член, значит, так оно и есть.
Бьянка осталась дома, чтобы подготовить родственников и друзей — не было у них в выходные никакого желудочного гриппа, она просто не хотела, чтобы Сорока видела, как родители собачатся из-за такой мерзости, так что простите, пожалуйста, за вранье. Мы забросили в багажник его машины пару собранных Бьянкой чемоданов, в одном из которых лежала непочатая пачка презервативов, и я отправилась в Лас-Вегас. Как раз то место, куда может сбежать говнюк-муженек, пребывающий в надире кризиса среднего возраста. До Вегаса было неблизко — больше тысячи ста миль, — но расстояние работало в нашу пользу. Оно заставляло трещину в браке казаться намного глубже. Оно превращало Грегга в еще более жалкое клише. К тому же Вегас был как раз таким городом, где самовлюбленный агрессивный мудак легко способен влипнуть в неприятную ситуацию и… испариться.
По пути я оплачивала бензин одной из его кредиток. Для подтверждения личности заправки требовали только почтовый индекс. Сложнее всего оказалось одолеть такую дальнюю поездку, не снимая перчаток, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Хоть и была осень, но перчатки начали доставлять мне серьезные неудобства еще до того, как я пересекла границу штатов и оказалась в Юте.
Я отправилась в путь перед рассветом, ехала весь день, по мере надобности делая санитарные остановки на заправках, и добралась до цели, когда вечер уже переходил в ночь. Оказавшись в самом сердце греха и безвкусицы, я отъехала на пару кварталов от Лас-Вегас-Стрипа и нашла дешевый мотельчик, при взгляде на который поняла: вот то самое место. Я не знаю почему, но доверяю своему чутью.
Я припарковалась в дальней части стоянки, где тени были густы, а мусорные баки — вонючи. Убедившись, что поблизости никого нет, я пересела на пассажирское сиденье и достала пузырек с кровью, которую Грегг пожертвовал пару вечеров назад, когда еще мог это сделать. Я дважды взмахнула им, забрызгав окно и дверь со стороны водителя; потрясла, чтобы оставить там и сям несколько капель; сделала два мазка покрупнее на приборной панели и руле. Достала один из выбитых Бьянкой зубов, обмакнула сломанный корень в кровь и бросила его на пол.
Снаружи я запнула под машину наполовину выпотрошенный кошелек, еще немного накапала кровью, спрятала ключи в сумочку — и на этом моя работа была закончена. Мне не нужно было подбрасывать очевидные объяснения — лишь оставить достаточно подсказок, чтобы возникли вопросы, на которые могло найтись сразу несколько ответов.
Об остальном очень быстро позаботится алчность.
После дороги нервы у меня были натянуты так сильно, что мне совершенно не приглянулся Стрип с его неоном, светом, шумом и потной, толкающейся массой людей, которые вели себя так, словно редко выбирались на свежий воздух. Было время, когда мне понравилось бы это место, особенно если бы я воспринимала его сквозь призму добровольно помраченного рассудка, но не теперь. Теперь оно казалось мне трущобами, в которых вонь отчаяния сочилась из-под каждой двери и висела над улицами как пустынное марево.
Я незаметно оставила пару кредиток Грегга на столике к северу от ресторана Planet Hollywood, и еще одну — снаружи Bally’s, отпустив их в свободное плавание. Не подведите меня, малышки. Эй, игроки и кидалы, сегодня вам привалит по-крупному. Отели, шлюхи, передержанные омары и столько бухла, сколько вы сможете выблевать в канаву, — до тех пор, пока карточки не заблокируют. Отрывайтесь до потери сознания. Буквально.
Теперь я наконец-то могла выбросить перчатки и пузырек с остатками крови Грегга. Я могла избавиться от его ключей — по одному за раз. Лас-Вегас производит невероятное количество мусора — еще несколько вещиц погоды не сделают.
А дальше настало время долгого, скучного возвращения, начавшегося с поездки на «Убере» к автовокзалу на Мейн-стрит. Следующий рейс до Денвера отбывает на рассвете? Превосходно. Мне же нечем больше заниматься, кроме как раздавать мелочь попрошайкам и несколько часов мариноваться в терминале, пропитавшемся запахами немытых тел, травки и застарелой вонью, как в дешевом мотеле.
Когда подошло время, автобус смог предложить мне лишь то же самое. На протяжении следующих шестнадцати часов. В пять тридцать утра Лас-Вегас покидают лишь люди особенного сорта.
Чего я точно не ожидала обнаружить — здесь? сейчас? — так это то, что один из них был особеннее других. В терминале я его не замечала, так что, возможно, он сел в автобус по пути, на одной из остановок в северо-западной Юте, пока я отсыпалась.
Я могу сказать только, что он обнаружился на одном из задних рядов, когда я во второй раз посещала автобусный туалет. Волосы у него были не мыты несколько дней, а выпадали, похоже, уже лет десять. Как и у сидевшей рядом женщины помоложе, у него была грубая красная кожа, типичная для людей, много времени проводящих между солнцем и асфальтом.
Я немедленно забыла, что хотела попи́сать.
Что заставляет тебя неотрывно пялиться на отдельных незнакомцев так, словно тебе веки гвоздями прибили? Что заставляет тебя думать: хм-м, а я ведь знаю о нем гораздо больше, чем должна? Что побуждает тебя улыбнуться, не зазывая и не поощряя, и знать, что это не будет истолковано превратно и что никто никому не предлагает перепихнуться в сортире?
