Джеймс Риз - Книга колдовства
Я прибыла в Гавану весной, но в кубинской столице сезоны так мало отличаются друг от друга, что порой трудно сказать, какое время года на дворе. Так было и той ночью: пошел дождь, и улицы превратились в потоки воды.
Я перебегала от одной дверной ниши к другой, а когда ливень усилился, укрылась на каком-то крыльце. Когда же дождь поутих, я криками «кыш, кыш!» вспугнула стаю светляков, заставила подняться в воздух и лететь побыстрее. Если кто-то случайно увидел это, ему наверняка почудилось, что из кончиков пальцев у меня вылетают искры — так близко летели передо мной светлячки. И они сделали свое дело.
Вскоре я обнаружила, что стою перед огромной дверью. Мотыльки исчезли неведомо куда, но светляки обрамляли дверной проем очень эффектно. Я стояла в нише рядом с резным косяком, пока на улице лились струи дождя, и понимала, что в такую дверь запросто не постучишь.
Притолока находилась на высоте, раза в два превосходившей мой рост, а если распахнуть сразу обе ее створки, в дверной проем прошли бы целая баржа или адмиральский катер[56] с поднятыми парусами. Створки были черны, словно деготь, и в одной из них была прорезана маленькая дверца. Стоило как следует на нее навалиться, и она подалась со стоном, а я вошла внутрь. Еще оказалось, что дверь не только черна как смоль, но и вымазана чем-то вроде дегтя. Когда малая дверца открылась, косой луч лунного света упал на нее и высветил на черных досках сотни, тысячи крылатых тварей, прилипших к ней и… шевелившихся, как живые. Хуже того: когда несколько светляков залетели в открытую дверь, они к ней прилипли и стали меркнуть.
Этот деготь или смола, это абсолютно черное вещество липло к моим пальцам и оставалось на них. Я поднесла пальцы к носу и попыталась определить (увы, безуспешно), что это такое, когда перешагнула порог и вступила во тьму за дверью.
Приподняв юбки повыше, дабы уберечь их от клейкой массы, я принялась шарить впереди себя носком башмака в поисках твердой опоры. Найдя ее, я остановилась и расставила пошире ноги, чтобы в случае чего вернуться на улицу из темного пространства двора. Мне казалось, что я ослепла и потому пребывала в полном неведении относительно того, что же находится за черной дверью.
Но все-таки я не ушла, и дверь с громким стуком захлопнулась за мною. Я надеялась, что виной тому был поднявшийся ветер; судя по всему, приближалась буря. На стук откликнулось звонкое эхо, и я поняла, что нахожусь в большом, окруженном каменными стенами пространстве — наверное, во дворе, поскольку где-то рядом падали капли дождя. Видимо, захлопнувшаяся дверь привлекла ко мне неведомых тварей — я ощущала их совсем рядом с собой, хотя не видела почти ничего, кроме красноватого свечения глаз где-то на уровне моей талии. Меня окружила беззвучная темнота. Нет, погодите-ка: один звук все же прозвучал, и я приняла его за шелест крыльев. Потом раздался второй, встревоживший меня: царапанье когтей по камням. И вдруг я почувствовала, что ко мне приблизились маленькие головы, а потом ощутила что-то твердое — несомненно, клюв. Он полез мне под руку, пробираясь к груди, которую мне нынче не пришлось пеленать, а другой клюв пытался пробить себе дорогу под моими юбками, нанося удары — нежные, как поцелуи, но сильные, как удары кирки. Я стояла во тьме, в черном жутком мраке, пыталась отразить домогательства похотливой дичи и страстно, изо всех сил желала увидеть свет луны или чего угодно еще, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ибо священник, коего зришь ты сидящим посреди потока и собирающим цвета, уже не есть человек меди. Ибо цвет сущности его уже изменился, и он стал человеком серебра, который, если хотите, вскоре станет человеком золота.
Зосима из Панополиса. Ars nostra (О нашем искусстве). Ок. 300 г. н. э.Дом Квевердо Бру показался бы самым обыкновенным любому прохожему, увидевшему его при лунном или солнечном свете. Трехэтажный, с постоянно закрытыми ставнями, большой и красивый, хотя не слишком бросающийся в глаза. Он был выкрашен небесно-голубой краской, которая сильно поблекла и местами облупилась, что в жарких странах не редкость. Ни внешний вид здания, ни какие-либо детали не позволяли выделить его среди других домов на той же улице.
Пройдя через большие ворота, гость попадал в квадратный внутренний дворик, ограниченный стенами трехэтажных флигелей, украшенных деревянными балкончиками с коваными решетками. В этом дворе я была остановлена темнотой и павлинами; просто невероятно, что там могли жить павлины. Окна нижнего этажа доходили до земли и, по сути, представляли собой двери, выходившие из дома во двор. В центре бил большой фонтан в форме груши: вода, нагнетаемая то ли насосом, то ли силой магии, переливалась через край и стекала по покрытым глазурью бокам, словно… ну, в общем, как слюна капает с подбородка идиота.
Цветник с мощеными дорожками между клумбами был разбит правильно и симметрично, но если на клумбах когда-то и росли благородные растения, то теперь там остались лишь засохшие сорняки, похрустывавшие под лапами павлинов. На дальнем конце двора виднелся особенно большой балкон: когда-то, должно быть, там находились кладовые, где прежний владелец, какой-нибудь купец, хранил кофе, сахар и прочие колониальные товары. Потом эти помещения были перестроены и получили новое назначение — например, в них располагались конюшни. Голландские двери[57] кое-где были раскрыты настежь, и внутри виднелась солома. У других дверей открытой оставалась лишь верхняя зарешеченная половина, и за железными прутьями я не могла разглядеть ничего, кроме теней.
Выше, на втором этаже, располагались entresuelo,[58] анфилада парадных комнат с резными дубовыми потолками высотой семь или восемь футов. Каждая из комнат имела выход на невысокий балкон, а над ними находился третий этаж с большими роскошно отделанными жилыми покоями, предназначавшимися для семьи хозяина дома. Здесь потолки были вдвое выше, чем внизу, и богато расписаны. Правда, штукатурка уже частично обвалилась, и большие ее куски валялись на полу, словно глыбы раскрашенного льда посреди паркетного моря.
В таких домах, как я узнала позже, иногда бывает своего рода четвертый этаж: комнаты пристраивают выше уровня плоской крыши, практически на ней самой — так называемые assoltaire. Скромно обставленные, они могут использоваться для самых разных нужд. Например, туда могут отселить подросшего сына или поместить на ночлег засидевшихся в гостях друзей. Конечно же, К. использовал свой четвертый этаж куда более изобретательно.
