Олег Маркеев - Таро Люцифера
— Так и не было ее тут никогда!
— А я, что, в своей деревне про это знал?! — В глазах Трофимыча блеснули слезы, и он отвернулся.
Корсаков потрепал его по дрожащему плечу.
— Эй, дед. Да не сопи ты! Работник я никакой. Только утром ребра все пересчитали.
Трофимыч промокнул глаза, но не повернулся.
— Там работа-то плевая, — пробормотал он. — Два раза кувалдой махнуть. Пару перегородок снести. Офис там будет. Простору людям захотелось.
Игорь оглянулся на окна дома. Ночевать в пустой комнате не хотелось. Какой сон, когда ждешь непрошенных гостей?
Он шлепнул Трофимыча по спине.
— Эй, дед, не скули! Пойдем, помашем кувалдой.
Трофимыч повернулся, радостно улыбнулся щербатым ртом.
— Да я все сам сделаю! Ты только компанию поддержи. Скучно же одному. Ну и стремно. Вдруг обсчитают? Или, скажем, просто пендаля дадут? С них, кто в офисах живет, станется!
— Ага, значит, я в твоей артели типа главбуха и охранника буду?
Трофимыч хитро прищурился.
— Игорь Ляксеич, вы в артеле у нас за директора будете!
* * *Особняк, приговоренный к капремонту, прятался от городских огней в глубине темного палисадника.
— Тут, значит, офис будет. А тама — магазин. В подвале, как водится, сауна и блядюшник. Стоянку с перилами — вот туда. И бугая в будке рядом.
Трофимыч огласил план реконструкции, словно сам его разработал для только что купленной недвижимости.
— Иди, Онассис! — подтолкнул его Игорь.
Трофимыч обиженно засопел.
— Я, Игорек, про тебя ни разу не выражался! Это Клин у нас горазд, свою пипетку каждую ночь дергать. А я — ни-ни. Грех рукоблудия это!
Игорь захохотал.
— Дед, Онассис — это очень богатый человек.
— Имя или фамилие? — потребовал ясности Трофимыч.
— Фамилия у него такая. Греческая.
— Тю, опять — еврей, — сплюнул Трофимыч.
Через распахнутые парадные двери они вошли в особняк. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструменты в брезентовой сумке.
— Нас тут явно не ждали, — громко произнес Игорь, потревожив тишину.
Запах стоял кошмарный, словно разом постарались все арбатские кошки и бомжи.
— Что за народ у вас в Москве, — пробурчал Трофимыч. — Где живут, там и гадят. Хоть реставрацию после них проводи!
Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло.
— А тут и балы давали, — сказал Корсаков, оценив размеры залы.
— Вот, господи прости, вляпался-таки! — Трофимыч приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.
Он бросил на пол кувалду. По дому прокатился низкий рокот эха.
— Ты чего, дед?
— Не пойдет, Игорек! — заявил Трофимыч. — Мы так все кучи тут распечатаем. Без света никак. Пойду, поищу фазу.
С лампой в руке он пошел назад.
Корсаков не стал дожидаться, пока деревенский электрик продемонстрирует свое мастерство. По лестнице поднялся на второй этаж, положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Узкий коридор, явно результат послереволюционных «уплотнений». Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями стены, половые доски со стертой краской и торчащими головками ржавых гвоздей.
Он прошелся по коридору до стены, заглядывая в пустые комнаты. Даже на глаз они смотрелись разномерными, как башмаки на свалке. Представил, какие интриги тут плелись и страсти кипели за каждый лишний квадратный сантиметр жилой площади.
— Убили одного, чтобы осчастливить конурой в особняке десятерых. А теперь новый владелец опять выгнал их на улицу. Где же логика, господа-товарищи? — пожал плечами Корсаков. — Тем более, что новый хозяин, наверняка, скоро полетит в рай с тротиловым ускорением, обгоняя колесо любимого «мерса».
В темноте вверх по лестнице поплыл шар электрического света.
— Игорек, ты где? — крикнул Трофимыч. — Нашел я фазу. Живем, бля!
— Убери! — Корсаков закрылся от слепящего света.
— Начинай, а я подсвечу! — бодро скомандовал Трофимыч. — Бери кувалду и кроши все, что видишь. Мне начальник сказал, простор ему нужен. Счас, мы ему сделаем простор!
— Дед, мы так не договаривались. Кувалдой махать — твоя работа. Я так, чисто коллектив поддержать.
Лампа дрогнула, опустилась к полу, разлив яркую лужу света по доскам.
— Тады — перекурим.
Трофимыч грохнул кувалду на пол. Подвесил лампу на косяк.
Игорь опять зажмурился.
— Слышь, Трофимыч, пойдем в дальнюю комнату. Что-то у меня глаза от света болят.
— Это, Игорек, у тебя сотрясение головных мозгов, — авторитетно поставил диагноз Трофимыч. — Тебе теперь тужиться нельзя. Глаза можешь повредить. Но ты не боись, я кувалдой сам помахаю. — Он на ходу хлопнул по стене. — Это ж дерьмантин с известкой.
Они вошли в комнату, уселись на корточки, привалившись к стене.
Игорь вытащил сигареты, угостил напарника; Трофимыч поднес зажигалку.
— И на толчке тоже не тужься, — пыхнув дымом, продолжил Трофимыч. — А то у нас случай был… Подрались мужички на мехдворе. А Федор, зять моего кума, бык такой здоровый… Ох, любил кулаками махать! Ага. Значит, повалял он там всех. И пошел в сортир. С газетой и сигареткой, все путем. Вдруг слышим: ба-бах! Дверь — на фиг! Из сортира мордой вперед вываливается Федор. И той мордой — об землю. Во как! Мы его на ноги ставим, а он орет: «Света белого не вижу!» Ослеп, значит. В районной так и сказали: «Восстановлению зрение не подлежит». Во как! А дали-то ему в лоб всего раз. — Он прощупал взглядом лицо Игоря. — Тебя же так, милый, отмудохали, что месяц тужиться нельзя. А может — и всю жизнь. Так-то!
Игорь затрясся в беззвучном смехе.
— Дед, а что твой Федор перед этим выпил?
Трофимыч удивился несуразности вопроса.
— А что все пили, то и он. И никому вреда от того не было. — Он толкнул Игоря локтем в бок. — Вот ты сидишь, как на толчке, и трясешься. От этого кровь из задницы в голову ударяет.
— Откуда… и куда? — давясь смехом, переспросил Игорь.
— Ай, еще образованный! — махнул рукой Трофимыч. — Вот ослепнешь, как тот еврей Гомер…
— Да грек он! — выдохнул Игорь и захохотал в голос.
— Ага, я его портрет видал! Чистая синагога.
Корсаков откинул голову назад, небольно ударившись о стену. Стена ответила гулким пустым звуком.
— Оба-на!
Игорь обернулся, сразу став серьезным. Постучал костяшками пальцев по стене. Повторился тот же с глухим эхом звук. За стенкой явно была пустота.
Он встал, пошел вдоль стены, простукивая каждые сантиметр.
— Уже торкнуло, — заключил Трофимыч. — Дотужился!
