Либба Брэй - Великая и ужасная красота
— Она, пожалуй, подыщет тебе кого-нибудь кривоногого, да еще с двенадцатью детьми, и все они будут старше тебя! — хохочет Фелисити.
Пиппа содрогается.
— Ох, если бы ты видела тех кавалеров, которых она мне представляет! Один вообще был ростом в четыре фута!
— Ты это не всерьез! — ужасаюсь я.
— Ну, может быть, в нем было целых пять футов, — смеется Пиппа, да так заразительно, что мы все истерически хохочем. — А в другой раз она познакомила меня с мужчиной, который постоянно щипал меня за зад, пока мы танцевали! Вы можете такое представить? «Ах, какой чудесный вальс!» Щип-щип! «Не хотите ли глоточек пунша?» Щип-щип! У меня потом неделю синяки не сходили!
Мы визжим от хохота и долго не можем угомониться. Наконец все более или менее успокаиваются, и Пиппа говорит:
— Вот вам, Энн и Джемма, незачем беспокоиться из-за подобных вещей. Вас не станут терзать невыносимые матери, пытаясь следить за каждым вашим шагом. Вам здорово повезло!
Меня как будто ударили под ложечку. Фелисити с силой пинает Пиппу в лодыжку.
— Эй, ты что, с ума сошла?
Пиппа демонстративно принимается потирать ушибленную ногу.
— Ой, не будь ты такой неженкой, — фальшивым тоном произносит Фелисити, но при этом она на мгновение заглядывает мне в глаза; я замечаю в них теплое участие, и понимаю, что она поддала Пиппе ради меня… и впервые я задумываюсь о том, возможно ли, чтобы мы действительно стали подругами.
— Какая мерзость! — внезапно восклицает Энн, листавшая дневник.
Она добралась до какого-то рисунка, заложенного между страницами, и вдруг отшвырнула его, как будто обожглась.
— Что там такое?
Пиппа ринулась вперед, ее любопытство оказалось сильнее гордости. Мы все тоже склоняемся над листком. На нем изображена женщина, в ее волосы вплетены виноградные листья; она совокупляется с мужчиной, одетым в звериные шкуры, а на его голове маска с рогами. Подпись под рисунком гласит: «Ритуал Весны, проводит Сара Риз-Тоом».
Мы хором заявляем, что это просто гадость, но при этом стараемся рассмотреть все как следует.
— Что-то мне думается, он малость пьян, — говорю я, хихикая, и мой голос звучит почему-то так высоко, что я сама его не узнаю.
— Чем это они занимаются? — спрашивает Энн, быстро отворачиваясь.
— Она лежит на спине и думает об Англии! — взвизгивает Пиппа, повторяя ту фразу, которую твердит каждая английская мать, рассказывая своей дочери о плотской, чувственной стороне жизни.
Предполагается, что мы не должны наслаждаться этой стороной нашего существования. Предполагается, что мы должны сосредоточиться на том, чтобы рожать детей ради будущего Империи и ублажать своих мужей. А мне почему-то вдруг вспоминается Картик. Его густо опушенные ресницами глаза подплывают все ближе и ближе, и мои губы невольно приоткрываются. Странное тепло зарождается в нижней части живота и просачивается во все уголки моего тела.
— Энн, только не говори, что не знаешь, чем занимаются наедине мужчина и женщина! Может, показать тебе?
Фелисити соскальзывает с камня и придвигается к Энн; та отшатывается и упирается спиной в стену пещеры.
— Спасибо, не надо… — шепчет она.
Фелисити задерживает на ней долгий взгляд, а потом вдруг медленно облизывает щеку Энн. Энн в ужасе отирает лицо ладонью. А Фелисити хохочет, а потом откидывается на низкий плоский камень, заложив руки за голову. Она смотрит куда-то в пространство над нашими головами.
— А я собираюсь иметь много мужчин, — сообщает она спокойным уверенным тоном, как будто говорит о погоде; но, конечно же, она прекрасно знает, что говорит нечто совершенно скандальное.
Пиппа не знает, то ли ей задохнуться от ужаса, то ли засмеяться, поэтому она делает и то, и другое разом.
— Фелисити, это уж чересчур!
Фелисити чует кровь. Она улавливает нашу неловкость и не собирается упускать момент.
— В самый раз. У меня будут полчища мужчин! От членов Парламента до младших конюхов. От мавров до ирландцев! Опальные герцоги! Короли!
Пиппа зажимает уши ладонями.
— Нет! — кричит она. — Хватит! Замолчи!
Но при этом она все равно смеется. Ей нравится бесстыдство Фелисити.
Фелисити вскакивает и принимается танцевать, двигаясь по кругу, как безумный дервиш.
— Я намерена спать с президентами и индустриальными магнатами! С актерами и цыганами! С поэтами и художниками, и вообще с такими парнями, которые будут рады умереть ради того лишь, чтобы коснуться подола моей юбки!
— Ты забыла о принцах! — выкрикивает Энн, осторожно и чуть виновато улыбаясь.
— О, принцы! — восторженно восклицает Фелисити.
Она хватает Энн за руки и заставляет танцевать вместе с собой. Светлые волосы Фелисити развеваются в воздухе.
Пиппа спешит присоединиться к ним.
— И еще трубадуры!
— Да, и трубадуры будут воспевать сапфиры моих глаз!
Я тоже вскакиваю, захваченная буйным танцем.
— Еще не забудь жонглеров, акробатов и адмиралов!
Фелисити резко останавливается. И холодным тоном произносит:
— Нет. Никаких адмиралов.
— Ох, извини, Фелисити. Я же ничего такого не имела в виду, — восклицаю я, одергивая сбившееся платье.
Пиппа и Энн останавливаются. Воздух между нами как будто наполняется электричеством: одно неловкое движение, слово — и все взорвется. Бутылка с остатками виски все еще в руке Фелисити. И Фелисити делает основательный, неторопливый глоток, а потом вытирает тыльной стороной ладони губы, потемневшие от спиртного.
— Давайте и мы проведем какой-нибудь ритуал?
— К-к-какой еще ри-ритуал?
Энн и сама не осознает, что уже отошла от нас на несколько шагов, отступая к выходу из пещеры.
— О, знаю! Мы могли бы принести клятву!
Пиппа довольна собственной идеей.
— Нет, нужно что-нибудь более основательное, более связывающее, — возражает Фелисити, уставившись в пространство. — Обещания забываются. Давайте устроим ритуал обмена кровью. Надо найти что-нибудь острое.
Ее взгляд натыкается на мой амулет, висящий поверх платья.
— Думаю, вот это как раз подойдет.
Я инстинктивно прикрываю амулет рукой.
— Что это ты собираешься сделать?
Фелисити округляет глаза и вздыхает.
— Я собираюсь выпотрошить тебя и повесить твои потроха на кол во дворе, как предостережение тем, кто носит слишком крупные драгоценности.
— Это амулет моей матери, — говорю я.
Все выжидающе смотрят на меня. Я наконец уступаю молчаливому давлению и снимаю ожерелье.
— Merci, — Фелисити приседает в реверансе.
И тут же стремительным движением подносит край серебряной луны к своей руке и надрезает подушечку пальца. На коже мгновенно выступает капля крови.
