Александр Мазин - Я – инквизитор
«Ничего, мы еще повоюем», — подумал он. Но подбодрить себя этой мыслью Андрею не удалось.
Дверь гаража распахнулась от мощного толчка. Свет дорожных прожекторов ударил внутрь, высветив две человеческие фигуры, скорчившиеся на брошенной на пол рогоже.
Трое вошли внутрь. Гришавин, Берестов и рыжий Корвет.
— Где он, сучара? — негромко спросил Гришавин.
Крепленый оскалился, с усилием поднялся на ноги, щуря глаза от бьющего в лицо света. Чиркун круглыми от страха глазами глядел на гладко выбритое лицо пахана. Лицо Чиркуна было голубоватым от потери крови.
Крепленый, хоть тоже был ранен, выглядел бодрее. И агрессивнее. Именно он перевязал и себя, и кореша, хотя с дыркой в груди это было совсем нелегко.
— Где он? — процедил Крепленый, ухмыльнувшись. — А нету!
— Ответишь, — так же тихо сказал Гришавин и мигнул.
— Отвечу! — Крепленый ухмыльнулся еще шире. — Сходняк…
— Сходняк? — Гришавин еще раз мигнул. — Уже! Корвет!
Рыжий вынул из подмышечной кобуры револьвер и с выражением мстительной радости на веснушчатом лице дважды нажал на спуск; обе пули попали в цель: одна — в горло, вторая — в сердце. Рыжий вытолкал из барабана гильзы и положил в карман. Из другого кармана он достал коробочку с патронами и дозарядил оружие. Только после этого вернул оружие в кобуру. Затем посмотрел на Гришавина.
— Я на тебя надеюсь, — сказал тот. — Поехали. Ребята потом приберут.
— Момент, — произнес до сих пор молчавший Берестов.
Выхватив пистолет, он с ювелирной точностью всадил пулю между бровями Чиркуна. Так быстро, что тот даже дернуться не успел.
— Прибирать надо чисто, — сказал Берестов.
— Зря, — Гришавин оттопырил губу. — Расходуешь материал!
— Чурка с гнильцой, — произнес Берестов и усмехнулся.
Он любил убивать. Эта любовь была одной из немногих его слабостей.
— Спортсмен, — проговорил Гришавин. — Тебе придется взять его еще раз, Корвет.
— Сделаем, — последовал уверенный ответ. — Дней через пять он будет у вас!
— Вот это теперь ни к чему, — отозвался Гришавин. — Теперь, когда мы знаем, что он сам себе режиссер, — лидер «тобольцев» усмехнулся, — да еще бойкий не по чину. Мне он не нужен. Убей его и позаботься, чтоб концов не осталось. А главное, чтобы никаких больше убытков!
Гришавин вышел. Но Берестов задержался.
— Что предпримешь? — спросил он.
— Постараюсь, чтобы не было убытков, — ответил Корвет. — Усилю охрану, возьму под контроль его приятелей, ментов озадачу. В Питере у него вариантов нет, из города не уйти, ни за бугор, никуда. Разве что пешком. Да он и не станет тихариться: рано или поздно попробует нас достать. Конь подыграет. Кстати, помог бы людьми…
— Нет проблем. Двадцать человек на неделю тебе хватит? На своем транспорте.
— Вполне.
— Дам. И своих построй. Не бойцы, а гопники, мать их… Крепленыши!
— Построю! — заверил рыжий. — Взнуздаю на счет раз. Двум-трем мозги вышибу, остальные по струнке ходить будут. Я тут, кстати, мужичка себе присмотрел — с бумагами разбираться. Не из наших, но башковитый. Возьму, ты не против?
— Бери, твое право. Смотри только, чтоб не стукач.
— Это проверено. Я бы, кстати, и Спортсмена в команду взял: классно работает. Глупо, но классно. Раз босс сказал, что он сам по себе…
— И не думай! — отрезал Берестов. — Гриша ему уже применение нашел: червей кормить!
— Берестов! — донеслось снаружи.
— Уже все! — откликнулся телохранитель. И Корвету: — Запирай коробку и поехали!
Свет прожекторов, пронзавший внутренность гаража, померк. Стало заметно, что снаружи уже совсем светло.
Корвет огляделся в поисках ключей, не нашел и обшарил карманы Крепленого, чье тело уже начало коченеть. Да, ключ был у него в нагрудном кармане. Корвет достал его, вытер испачкавшиеся в крови пальцы о рубашку убитого и отправился запирать гараж.
Через сорок минут светло-голубой «бентли-турбо» Гришавина доставил нового лидера бригады на Мастерскую.
Из метро Ласковин позвонил Зимородинскому. В это время его наверняка можно было застать дома.
— Слава, — сказал он, не представляясь, — можно прислать к тебе двоих ребятишек?
— Присылай, — после небольшой паузы ответил Зимородинский. И еще через полминуты: — Сам — как?
— Расту, — сказал Андрей. — Спасибо!
И повесил трубку. Это дело, которое надо устроить раньше, чем к его фамилии ухитрятся прибавить слово «покойный».
Чтобы как-то развеяться, Ласковин сходил в кино. На «Джуниора». Вид беременного Шварценеггера однажды привел его в отличное настроение. Но на этот раз не сработало. Может быть, виновата погода?
Ласковин пообедал, если можно назвать обедом полдюжины пожилых бутербродов, и позвонил «разведчику» Юре.
— С утра приехал рыжий, — доложил «разведчик». — На кр-рутой тачке! Первый раз такую вижу. Потом — как обычно. («Уже „как обычно“»! — отметил Андрей.) Разъехались кто куда. Где-то в двенадцать приехал мебельный фургон.
— Мебельный?
— Ну да, мебель привезли, клевую такую. А старую увезли. Вроде все. Федька там остался, наблюдает.
— Молодец, — похвалил Ласковин. — А теперь возьми ручку, запиши номер.
— Я запомню, — сказал Юра. — У меня память, как у компа.
— Тогда запоминай! — И Ласковин выдал ему номер Зимородинского. — Зовут Вячеслав Михайлович. Скажешь: вам утром звонили. Да повежливей: это мой сэнсэй. Если он вас возьмет, считайте — крупно повезло! Дальше: если я завтра не позвоню — наблюдение снять. («Хватит школу прогуливать», — добавил он мысленно.) Это все. Вячеславу Михайловичу звонить лучше вечером, после семи. Удачи!
Голова опять разболелась, и Ласковин проглотил очередную таблетку. У него оставалось примерно полтора часа. Затем — ТОО «Шанкар». Очень возможно, что это будет его последний «укус», но отступать Андрей не будет. Во всяком случае, он неплохо повеселился. Ласковин улыбнулся, вспомнив, какой счет могут выписать ему «тобольцы». И, в частности, гражданин Крепленый. Счет был что надо! Смерти Андрей больше не боялся. Жизнь выглядела слишком мрачной, чтобы за нее цепляться.
Через полтора часа он снова был на Большеохтинском.
А еще через три часа Ласковин проводил взглядом втянутый под лед «чероки» и побрел к метро, прикрывая лицо от сыплющихся сверху хлопьев снега. В прежние времена этот нескончаемый полет огромных снежинок, при почти полном безветрии возникающих из ниоткуда в свете уличных фонарей, Ласковин счел бы красивым. Но теперь то была всего лишь холодная влага, стекающая в ту чашу весов, где уже лежали боль, озноб и безысходность. Андрей был еще жив, и это единственное, что можно было положить на другую чашу.
