Стивен Кинг - Корпорация «Бросайте курить» (сборник)
– Почему вы считаете, что…
Он остановил меня жестом, выражавшим досаду.
– Давайте без этой тягомотины, мистер Норрис. Вы согласитесь, потому что у вас нет выбора. На одной чаше – сорок лет в Сан-Квентине, на другой – свобода. И в качестве легкой приправы – деньги и моя жена. Я человек щедрый.
– Где гарантия, что вы не устроите мне ловушку? Что я пройду по карнизу, а вы тем временем не позвоните Тони?
Он вздохнул:
– У вас мания преследования, мистер Норрис. Я не люблю свою жену. Моя многосложная натура страдает от ее присутствия. Двадцать тысяч долларов для меня не деньги. Я каждую неделю отстегиваю в четыре раза больше своим людям в полиции. А что касается пари… – Глаза у него заблестели. – На такое дело никаких денег не жалко.
Я раздумывал, он не торопил с ответом – хороший товар не нуждается в рекламе. Кто я для него? Средней руки игрок, которого в тридцать шесть лет могли попросить из клуба, если бы не Марсия, нажавшая на кое-какие пружины. Кроме тенниса, я ничего не умею, да и не так-то просто куда-нибудь устроиться, даже сторожем, когда у тебя за плечами судимость. И дело-то пустяковое, так, детские шалости, но поди объясни это любому боссу.
Ничего не скажешь, смешная история: по уши влюбился в Марсию Кресснер, а она в меня. Называется, разок сыграли утром в теннис. Везет вам, Стэн Норрис. Тридцать шесть лет жил себе Стэн Норрис холостяком в свое удовольствие и – на тебе – втрескался в жену короля подпольного мира.
Этот старый кот, развалившийся в шезлонге и дымящий дорогой турецкой сигаретой, надо думать, многое разнюхал. Если не все. Я могу принять его пари и даже выиграть – и все равно останусь с носом; а откажусь – через пару часов буду в тюряге. И на свет Божий выйду уже в новом тысячелетии.
– Один вопрос, – сказал я.
– Я вас слушаю, мистер Норрис.
– Ответьте, глядя мне в глаза: вы не имеете обыкновения жульничать?
Он посмотрел мне в глаза.
– Я никогда не жульничаю, мистер Норрис, – сказал он с тихим достоинством.
– О'кей.
А что мне оставалось?
Он просиял и сразу поднялся.
– Вот это разговор! Вот это я понимаю! Давайте подойдем к балконной двери, мистер Норрис.
Мы подошли. У него был вид человека, который сотни раз рисовал себе эту картину в своем воображении и сейчас, когда она стала реальностью, наслаждался ею в полной мере.
– Ширина карниза двенадцать сантиметров, – произнес он мечтательно. – Я измерял. Да, я сам стоял на нем, разумеется, держась за перила. Видите чугунное ограждение – когда вы опуститесь на руках, оно вам окажется по грудь. Ограждение кончится – держаться, сами понимаете, будет не за что. Придется двигаться на ощупь, стараясь не терять равновесия.
Вдруг мой взгляд приковал один предмет за оконным стеклом… я почувствовал, как у меня стынет в жилах кровь. Это был анемометр, или ветромер. Небоскреб находился рядом с озером, а квартира Кресснера – под крышей небоскреба, открытой всем ветрам, поскольку все соседние здания были ниже. Этот ветер вопьется в тело ледяными иглами. Столбик анемометра показывал десять метров в секунду, но при первом же сильном порыве столбик подскочит до двадцати пяти, прежде чем опустится до прежней отметки.
– Я вижу, вас заинтересовал ветромер, – обрадовался Кресснер. – Вообще-то здесь дует еще не так сильно, преобладающий ветер – с противоположной стороны. И вечер сегодня довольно тихий. В это время тут иногда такой ветрище поднимается, все восемьдесят пять будет… чувствуешь, как тебя покачивает. Точно на корабле. А сейчас, можно сказать, штиль, да и тепло не по сезону, видите?
Следуя за его пальцем, я разглядел световое табло на небоскребе слева, где размещался банк. Семь градусов тепла. На таком ветру ощущения будут как при нуле.
– У вас есть что-нибудь теплое? – спросил я. На мне был легкий пиджак.
– Боюсь, что нет. – Электронное табло на здании банка переключилось на время: 8.32. – Вы бы поторопились, мистер Норрис, а то я должен дать команду, что мы приступаем к третьему этапу нашего плана. Тони – мальчик хороший, но ему не всегда хватает выдержки. Вы понимаете, о чем я?
Я понимал. Уж куда понятнее.
Я подумал о Марсии, о том, что мы с ней вырвемся из щупальцев Кресснера, имея при себе приличные деньги для начала, и, толкнув раздвижную стеклянную дверь, шагнул на балкон. Было холодно и влажно; дул ветер, и волосы залепляли глаза.
– Желаю вам приятно провести вечер, – раздался за спиной голос Кресснера, но мне уже было не до него. Я подошел к перилам, вниз я не смотрел. Пока. Я начал глубоко вдыхать воздух.
Это не какое-нибудь там специальное упражнение, а что-то вроде самогипноза. С каждым выдохом голова очищается от посторонних мыслей, и вот ты уже думаешь лишь об одном – о предстоящей игре. Вдох-выдох – и я забыл о пачках банкнот. Вдох-выдох – и я забыл о Кресснере. С Марсией оказалось потруднее – она стояла у меня перед глазами и просила не делать глупостей, не играть с Кресснером по его правилам, потому что, даже если он жульничает, он, как всегда, наверняка подстраховался. Я ее не слушал. Не до этого мне было. Это не то пари, когда в случае проигрыша ты идешь покупать несколько кружек пива под аккомпанемент дружеских шуточек; тут тебя будут долго собирать в совок от одного угла Дикман-стрит до другого.
Когда я посчитал, что уже достаточно владею собой, я глянул вниз.
Отвесная стена небоскреба напоминала гладкую поверхность меловой скалы. Машины на стоянке походили на миниатюрные модели, какие можно купить в сувенирном киоске. Сновавшие взад-вперед автомобили превратились в лучики света. Если отсюда навернуться, успеешь не только осознать, что с тобой происходит, но и увидеть, как стремительно надвигается на тебя земля и ветер раздувает одежду. И еще хватит времени на долгий, долгий крик. А когда наконец грохнешься об асфальт, раздастся такой звук, будто раскололся перезрелый арбуз.
Неудивительно, что у того типа очко сыграло. Правда, ему грозили какие-то шесть месяцев. Передо мной же разворачивалась перспектива в мрачную клеточку и без Марсии, шутка сказать, на сорок лет.
Мой взгляд упал на карниз. Двенадцать сантиметров… а на вид им больше пяти никак не дашь. Хорошо еще, что здание сравнительно новое – по крайней мере карниз не рухнет.
Может быть.
Я перелез через перила и осторожно опустился на руках, пока не почувствовал под собой карниз. Каблуки висели в воздухе. Пол балкона приходился мне на уровне груди, сквозь ажурную решетку просматривалась шикарная квартира Кресснера. Сам он стоял по ту сторону порога с дымящейся сигаретой в зубах и следил за каждым моим движением, как какой-нибудь ученый за поведением подопытной морской свинки после только что сделанной инъекции.
