Питер Джеймс - Возлюбленная
Много раз за время их брака они ели в молчании, когда Том бывал не в настроении, иногда это затягивалось на целые дни. Но сегодня вечером дело было не в его дурном настроении, хотя Чарли хотелось, чтобы было именно так, ведь тогда стоило только подождать – и все бы вернулось в норму.
Но сегодня вечером что-то в них обоих изменилось.
Чарли хотелось, чтобы они снова оказались в Лондоне, в их маленьком домике, с уличными огнями и машинами снаружи, с соседями вокруг; в домике, где они начинали семейную жизнь, где устроили свой очаг. Где были счастливы…
Бен шлепал по комнате, неугомонно позвякивая биркой с кличкой на ошейнике.
Снаружи донесся плач, будто рыдала от горя женщина. Бен залаял, и Том насторожился. Заскулив, Бен принялся скрестись в дверь.
– Лисицы, – проворчал Том. – Уж эти самки…
Сквозь дремоту в сознании Чарли вспыхивали видения, и она не засыпала, прислушиваясь к реву воды; она слышала в нем шипение самовара и завывание пса Виолы Леттерс. Завывания. Визги. Вопли…
– Господи Иисусе!
Кровать заскрипела. Чарли открыла глаза. Силуэт Тома вырисовывался на фоне окна. Ее часы-радио показывали 4.35 утра. А потом она сообразила.
Звук был настоящим.
Он шел снаружи. Ужасный, панический, пронзительный клекот и визг. Неистово лаял Бен. Том натянул халат и вышел. Чарли сбежала за ним следом, влетела в кухню и сунула босые ноги в высокие сапожки.
Они побежали по мокрой траве, под светлеющим небом с прогалинами, и чем ближе они подбирались к куриному загончику, тем ужаснее становился шум, превратившийся в кошмарную какофонию кудахтанья, хлопанья крыльев, хриплого клекота и стука проволоки… В горле Чарли набухал ком. Не в состоянии понять, что происходит, Бен остановился.
Поначалу она тоже ничего не понимала, думая, что куры просто напуганы. Боадицея и Дейзи, Клементина и Молли дико били крыльями, ворочаясь словно пьяные, врезаясь друг в друга, в проволоку, спотыкаясь и волоча себя по полу загончика силой крыльев, напоминая стариков на костылях. Создавалось впечатление, будто кто-то тряс загончик, как коробку. Боадицея поднялась в воздух, врезалась в сетку и перевернулась вверх ногами. Шея ее извивалась, клюв то открывался, то закрывался, двумя окровавленными обрубками, лишенными нижней части, бились ее лапки.
Чарли вцепилась в руку Тома. Молли кувыркалась снова и снова, белые перья на ее животе были в крови. Курица врезалась в сетку прямо перед Чарли, пытаясь протолкнуть голову через ячейку и словно вопя о помощи.
– Бог мой, – сказал Том. – Ах, ублюдок. Ублюдок.
Чарли в ужасе воззрилась на валявшуюся хворостинку, которая была не хворостинкой, а лапкой одной из кур. А потом она увидела и другую.
У всех кур лапки были оторваны.
Горделивая Боадицея, пытавшаяся стоять на своих окровавленных культях, заваливалась теперь на бок и хватала клювом землю.
Когда желчь поползла вверх, Чарли отвернулась и ее вырвало. В глазах ее стояла куриная агония с кудахтаньем и битьем крыльями. Войдя в загончик, Том опустился на колени и, сграбастав Боадицею, резко повернул. Послышался хруст, и курица обмякла. Закапала кровь. Какофония звуков, казалось, становилась все громче. Крылья одной из кур колотились о лицо Чарли, забрызгивая его кровью. Это была Клементина. Чарли подобрала и ее, но птица вывернулась и упала на землю, истекая кровью и разбрасывая перья. Сделав еще одну попытку, Чарли ухватила курицу покрепче и положила ей на шею руку. Мгновение Клементина была неподвижной, уставившись прямо в глаза Чарли, ее клюв открывался и закрывался, будто она пыталась что-то сказать. Опустив ее, Чарли отвернулась.
Спотыкаясь, она выбралась из загончика и уселась на мокрую траву берега, прислушиваясь к лаю Бена и крикам кур, затихающим по мере того, как Том трудился над ними по одному шаблону: шквал пронзительного клекота, хруст и короткое молчание. А потом – окончательное молчание, полное молчание. Замолчал даже Бен, затих даже рассветный хор птиц, и даже, казалось, умолкла запруда.
Том сел подле нее. Лицо его и халат были забрызганы кровью, куриным пометом и перьями. Вытерев руки о траву, он сказал:
– А я-то думал, что люди – это единственные существа, которые убивают из спортивного интереса.
Вместе с ароматом душистой утренней росы воздух наполнился медным запахом крови и мокрых перьев. Небо над прудом было исполосовано мазками розового, желтого и серого цветов. Чарли тупо смотрела на все это сквозь туман из собственных слез. Денек намечался просто великолепный.
19
Держа руку своей матери, как она всегда и делала, когда была у нее, Чарли сидела на утреннем солнышке, посматривая на цветы в хрустальной вазе и на дубовый комод, на котором они стояли и где содержалось почти все материнское имущество.
Кое-какая одежонка, немного фотографий, безделушки, паспорт с одним фиолетовым штампом на его пустых страницах: «10 июля 1978 года, допуск в Барселону» – единственный раз, когда мать за всю жизнь была за границей. Чарли с Томом брали ее с собой на отдых в Испанию, где они снимали виллу. Матери там не очень-то понравилось: слишком уж жарко, извиняющимся тоном потом говорила она, да и в туалете своеобразный запах.
– В понедельник ночью мы потеряли наших кур. Это было ужасно. Лисица не убила их, а просто откусила у них лапы. Я хотела похоронить кур, но Тому это показалось смешным, и он рассердился. Он сказал, что мы в любом случае съели бы их. Только я не смогла этого сделать. Похоронив их подальше в лесочке, я купила четырех кур и положила в морозильник, так что он и не догадается.
Ногти матери становились все длиннее, скоро их придется обрезать.
– Я думаю, у Тома интрижка. Но я ничего и сказать-то не могу, потому что рискую ошибиться. Я бы тогда выглядела дурой набитой. – Она поколебалась. – А знаешь, с кем, я думаю, он крутит шашни? С Лаурой.
Лаура. Это имя застряло у нее в горле.
– У папы было что-то в этом роде?
Мать Чарли никак не реагировала.
– А что ты имела в виду, мама, в понедельник, когда сказала: «Смертельная ложь»? Так это вроде бы прозвучало. Смертельная ложь. Что ты хотела этим сказать?
Послышалось хрипящее дыхание, непохожее на обычное. Мать дрожала, и пот струился по ее лицу.
– Что такое, мама? С тобой все в порядке?
За окном прокричал ребенок, а потом оттуда донесся взрыв музыки из слишком громкого радиоприемника в машине. Ее кремовое габардиновое платье слишком ей жало и липло к коже. Здесь внутри всегда было как в теплице, и летом, и зимой.
– Я хотела бы поговорить с тобой, мама, как мы привыкли. Мне так много нужно узнать от тебя, посоветоваться. Мне ведь больше некого спросить. – Она снова помолчала. – А Гораций держится молодцом. Моя золотая рыбка. Помнишь его? Ему сейчас одиннадцать лет. Том выиграл его на ярмарке за стрельбу по шарикам от пинг-понга. Гораций был тогда в крошечном пластиковом мешочке, нам и в голову не приходило, что он у нас приживется, не говоря уже о том, что проживет целых одиннадцать лет. – Чарли искала в лице матери хоть какой-то проблеск понимания, но так ничего и не увидела. Чарли нежно погладила ее руку. – Забавно, даже бессловесная рыбка в аквариуме может стать другом.
