Идол липовый, слегка говорящий - Бахрошин Николай

Высадившись на берег, они остановились перед входом в пещеру. Хотя, скорее, это выглядело как тоннель, который когда-то начали пробивать у подножия горы со всем передовым усердием и перевыполнением планов. Потом забросили. Случилось это давно, на каменные грани, срубленные дробилками и ковшами, ветер уже нанес комки почвы, на которых прорастала трава и вездесущий мох. Неподалеку ржавел брошенный строителями железный вагончик. Крыша его уже провалилась, стены – разъехались, и казалось, вагончик слезно просит о помощи. Чернота за провалами окон вдруг показалась Саше настороженно-живой, словно там кто-то притаился. Но это только кажется, успокоил он сам себя.

Вход тоннеля был огромным, высоким, метров шесть или семь вверх и почти столько же в ширину. Настоящая пасть чудовища. Вглубь уходили ржавые рельсы, начинавшиеся сразу у входа. Малопривлекательное зрелище. И многообещающее. Особенно с учетом всех недвусмысленных предупреждений.

Они стояли и смотрели в темную пасть, откуда, казалось, тянуло холодом.

– Да… Стоит ли забегать впереди сапера, даже если вам кажется, что он идет по минному полю невыносимо медленно? – спросил Саша, ни к кому не обращаясь.

– Это что? – подозрительно спросил Самородов.

– Ничего. Риторический вопрос.

– Риторика, философия, свободная любовь, гомосексуализм, вашу мать! – неожиданно обобщил Самородов. – Говорить-то все мастера! Сейчас любителей поговорить – выше крыши! А дело некому делать, одна говорильня кругом, всю страну уже вдрызг проговорили…

– Эй, дядя, ты чего разошелся-то вдруг? – немедленно и охотно встрял Васька. – Чья бы корова мычала, а твоя бы паслась!

– Тебя не касается! Ты себя уже показал, летун хренов! – сразу окрысился Захар Иванович.

– Может, не касается, а может… У меня, между прочим, налет под полмиллиона!

– Летчик-налетчик!

– Может наконец хватит вам?! – спросила Аля.

– Точно, мужики, отставить! Кончайте аврал, не до этого сейчас! – поддержала ее мичман тетя Женя командным голосом.

– Может, все-таки повернем в обход? – предложил Саша. – Дотрюхаем потихоньку до города, харчи есть, патроны есть, погоды сейчас стоят теплые – иди да иди. Не поход, а прогулка получится…

От этого предложения внутри сладко сжалось. Две-три недели, в тайге, с ней…

Ему никто не ответил. Саша заметил: здесь, у загадочной пещеры, настроение стало не таким боевым. Впрочем, упрямства еще хватало, это он тоже заметил. Все дело в том, что никто из их бравого воинства, кроме него, еще не сталкивался с Ващерой вплотную, понял он через некоторое время. Все стоящие перед пещерой не ходили с ними к Демьяну. А значит, не видели, как разнесло по закоулочкам клочки любвеобильного азербайджанца Ачика, не видели напряженных гримас Петра и Павла, собирающих спецоружие, не лицезрели сумасшедшую улыбку лесного отшельника. Сначала посидели у озера, потом погостили у казаков – что особенного? Все присутствующие, кроме него, еще не поняли по-настоящему, куда попали, жили понятиями той, прошлой жизни, где все объяснимо и предсказуемо. Да он и сам толком не понимал еще, просто догадывался…

Жалко, что такие здравые аргументы пришли к нему в голову задним числом…

С берега раздался плеск воды и поскрипывание весел. Ерошка, докурив самокрутку, разворачивал лодку в обратный путь.

– Стой! Стой! – Незаметная Вера вдруг сорвалась с места, истошно замахала руками. – Стой, казак! Придержи лодку! Я с тобой! Я возвращаюсь!

– Ты что, бабонька, ополоумела?! – удивилась тетя Женя.

– Вера, ты куда?! – удивилась Аля.

– Вы не обижайтесь, добрые люди! Право слово, не обижайтесь! – громко и звучно заговорила Вера и неожиданно поклонилась всем в пояс. – Останусь я. Там, у Святопромысловской станицы, обитель есть, говорят. Великой благости обитель, древнего, исконного чина. Мощи благого старца Варсонофия там, в обители. Так и точит меня, так и зовет… Куда я могу уйти, святым мощам старца не поклонившись? Нет, не могу я так! Сон сегодня видела, всю ночь видела, зовет меня старец. Теперь точно поняла: зовет!

– Да придем в Острожин, и молись себе на здоровье, – попробовала возразить тетя Женя.

– Нет, ты не понимаешь, Женечка! Не обижайтесь, добрые люди! Тут древний чин, тут – старая вера, исконная. Ее попробую, припаду к мощам, авось полегчает! А то выхода уже нет, все силы кончились, все соки во мне пересохли до последней кровиночки. Наши-то обители я все обошла своими ногами, весь пол перед иконами лбом оббила! Отец Павел из прихода «Воскресенье Господне» так и сказал мне в последней раз, не по злобе, от души сказал: ты, мол, не приходи больше, раба божья, нету больше на тебя моего терпения… Господь всемилостив, сказал, на него надейся, а я тебя больше видеть не могу и слышать не хочу! Хоть и грех это, говорит, но возьму его на душу! Так и сказал, как отрезал…

Надо же, и голос у нее прорезался, и стать появилась, отметил Саша. А если снять черный платок, обвивающий голову, как змея, глядишь, и не такая страшная окажется. Вон прядка светлая выбивается из-под платка, волосы светлые, шелковистые. Если присмотреться, чуть-чуть подкрасить, вполне себе женщина с ногами и грудью, а не только Божья раба, запуганная грехами до судорог…

А что у нее случилось, кстати, от чего спасается? Всегда незаметная, неслышная, тихая мышка-норушка, шуршащая без шума и голоса, она так ничего о себе и не рассказывала, даже в порядке трепа. Любопытно…

Вера опять замахала руками, почти бегом спустилась с откоса, кинулась к лодке. Ерошка снова подвел лодку к берегу. Помог ей взобраться. Спрыгнув в воду, снова оттолкнул лодку, взялся за весла, заскрипел уключинами.

Да, неожиданное решение…

Итак, их осталось всего шестеро. Как говорят военные, потери в живой силе уже превысили пятьдесят процентов, отметил Саша. Что дальше? Или – кто?

Васька посмотрел вслед отходящей лодке, пожал плечами и передернул затвор с сухим щелчком, досылая патрон в патронник. Двинулся вперед, выставив перед собой автомат. Все еще стояли, а он уже входил в гулкую тьму тоннеля, настороженно оглядываясь и поводя перед собой стволом.

Василий Иванович Грозный!

Саша тоже перевесил автомат поудобнее под руку и двинулся за ним следом. Оружие он пока оставил на предохранителе, но рука была рядом…

*

Как ни странно, историю Веры Саша все-таки узнал. Достаточно причудливую историю. Ее потом рассказал ему Иннокентий. Привел как яркий пример…

С самого детства, рассказал Иннокентий, Вера несла по жизни многозначительное и грозное прозвище «Тридцать три несчастья». С ней все время что-нибудь случалось. Точнее, случалось не с ней, а вокруг нее. Все горело, взрывалось, рушилось, падало и тонуло, а она неизменно выходила целой и невредимой из любых, самых катастрофических ситуаций. Без видимых телесных повреждений, но с понятными, прогрессирующими последствиями для психики, уточнил Хранитель.

Все началось для нее в шестом классе, когда группа школьников должна была отправиться на экскурсию. Накануне Вера увидела сон. Сине-белый экскурсионный автобус, везущий их класс по местам боевой славы, на полном ходу впечатывался в бетонную опору моста. Отлетал, переворачивался, пробивал ограждение и падал в реку с высоты девятиэтажного дома… Страшный в своей реальности сон, из тех, после которых просыпаешься в холодном поту. Лязг и треск металла, захлебывающийся рев двигателя, пронзительные крики погибающих одноклассников долгим эхом звучали в ушах после пробуждения.

Несмотря на сон, Вера, как хорошистка и активистка, честно пришла на место отправки экскурсии.

Но сесть в автобус так и не смогла. Когда она увидела сине-белый «Икарус», плавно, как океанский лайнер, въезжающий на школьный двор, с ней случилась настоящая истерика. Она взахлеб рыдала и кричала, что ехать нельзя, ни в коем случае нельзя – все погибнут и экскурсию надо отменить, обязательно отменить…

Учителя были немало удивлены странным поведением обычно тихой девочки. Пожимали плечами, разводили руками, но экскурсию из-за капризов ребенка, разумеется, не отменили. Автобус ушел без нее. Вера была наказана тем, что ее не взяли и в перспективе пообещали снизить отметку по поведению.