Саймон Магинн - Овцы
Она добежала до ванной и замерла над унитазом. Тошнота опять отступила; а потом вдруг все внутренности рванули вверх, к горлу, они, рывок за рывком, продавили себе путь к свободе, она увидела вспышки молний — и ее начало рвать, вокруг нее распространялся запах, резкий сладкий запах рвоты. Она смутно понимала, что за звуки издает. Рот снова заполнился потоком жижи. Адель закашлялась и поперхнулась. Изо рта свисала тонкая нитка слюны. Сидя на корточках, Адель, тяжело дыша, протянула руку к рулону туалетной бумаги и стерла слюну. Она понимала, что это еще не конец. Через секунду истязание продолжилось. Теперь рвота была горячей, как кипяток, судороги стали резче. Она вскрикнула от отчаяния. Рот наполнился бурлящей кислотой, свело челюсти. Еще одна судорога. В желудке уже ничего не осталось. Еще одна. Мышцы желудка выталкивали пустоту. Она сплюнула. Судорогой свело всю верхнюю часть тела. Боже мой! Это уже просто смешно! Ха-ха-ха.
Она положила голову на руку, обнимавшую край унитаза, закрыла глаза и почувствовала что-то похожее на блаженство. Какое счастье, когда тебя не рвет, когда ты свободна от гнилой тошноты, рвущей тело на клочки. Она подняла голову. Еще будет? Закружилась голова, она почувствовала восторг, ей стало даже весело. Она громко рассмеялась. Господи, дай мне умереть прямо на этом месте, потому что это — рай! Ноги были ватными, желудок болел, как будто по нему прошлись сапогами, горло саднило от ожогов, оставленных кислотой. Но избавление от рвоты было изысканным, трансцендентальным переживанием. Она доползла до постели и легла, в восторге от физического комфорта. В голове звенело. Будет ли еще? Да, наверняка, но не сейчас, не сейчас. Сейчас она будет лежать здесь неделю, а может, две. Она вспомнила, что забыла смыть воду. Ну ничего, через минутку она встанет и сделает это. Через день. Через два.
* * *
Льюин успел добраться до сарая, прежде чем его охватил сильнейший, непереносимый приступ слабости и повалил на землю. О нет, простонал он, обхватывая себя руками, о нет.
* * *
Джеймс почувствовал запах, как только закрыл за собой дверь.
— Адель?
Он побежал вверх по лестнице и ворвался в комнату. На ее белом вспотевшем лице появилась нежная печальная улыбка.
— Джеймс, тебе немножко нехорошо? — спросила она. Едва он почувствовал запах рвоты у нее изо рта, ему пришлось бежать в ванную.
Чуть позже им еще раз стало плохо. Ковыляя назад в спальню, Джеймс посмотрел на Сэма. Мальчик крепко спал и невинно пускал слюни. Джеймс забрался в постель. Адели уже стало лучше. Настолько, что захотелось покурить. И поесть. Джеймс смог сходить вниз, чтобы принести ей стакан молока с хлебом.
Что бы это ни было, Сэм этого не ел, думал он, стоя в холодной, ярко освещенной кухне. Кофе? Но от кофе не тошнит. Его по крайней мере ни разу в жизни не тошнило. А чашки он мыл сам. Потом он вспомнил: Сэм не ел чили. Мудрое дитя избрало веджибургер. Он обследовал тарелку, поковырял остатки вилкой, сморщился от отвращения. На вид все было вполне нормально. Из чего это состояло? Помидоры, лук, фасоль, томатная паста. Перец чили, естественно, и чеснок. Дель тысячу раз это готовила. И рис был самым обыкновенным рисом. Если бы лук был гнилым, Дель бы заметила. Это видно сразу же, как только начинаешь его резать.
Забравшись в мусорное ведро, он изучил луковую кожуру и пустые консервные банки. Все пахло так, как и должно было пахнуть. Отрезав кусок хлеба, он задумался — мазать его маслом или нет. Решил не мазать. Не стоит искушать судьбу. Когда он мыл стакан, его взгляд упал на блюдца из-под пудинга. На краешке одного из них лежала ежевичина. Сэм не стал ее есть. Джеймс почувствовал, как рот начал заполняться слюной, а челюсти сжались. Ежевика. Из морозильника. Он поставил стакан на стол.
Он открыл дверь в подвал и включил свет. Пожар, разрушивший верхний этаж здания, не распространился в погреб, и морозильник остался цел. Адель полдня мыла подвал, хотя там не было грязно. Она попросила его войти сюда первым, признавшись, что боится даже подумать о том, что может находиться внутри. Открывая крышку камеры, Джеймс отпрыгнул, и она закричала и пнула его ногой, увидев, что он смеется. Не вполне пустой морозильник был чист, он сиял белизной.
Зажужжала лампа, он подошел к морозильной камере, взялся за дверцу, потом убрал руку. Ему не хотелось открывать холодильник.
Почему?
Просто не хотелось, и все. Он может просто вернуться наверх, Адель выпьет молока и съест хлеб. Потом у нее начнется икота, как всегда, когда она ест хлеб. Он ляжет в теплую постель и уснет. Так было бы хорошо. Он помялся, отвернулся, снова посмотрел на морозильник.
Почему?
Нипочему. Просто внутри может оказаться мертвый ребенок, или живые крысы, или копошащаяся масса жирных белых личинок, или что-нибудь такое, что сидит и ждет, когда он откроет крышку, чтобы выскользнуть на свободу, прикоснуться к его лицу. Шлепнуться на пол, поползти по его ногам, скользкое, шипящее.
Он потрогал ручку, отвернулся, открыл дверцу, повернулся обратно и уставился внутрь.
Пластиковые пакеты с морожеными овощами, горохом, зеленой фасолью. Банки. Кульки. Он сунул руку, покопался на дне и вдруг заметил нечто явно знакомое, но непонятное.
Что-то голубое.
Пятно голубого на грязно-белом. Пушистое. Он замер, перестал дышать. Это был кусок овечьего окорока. Синее — это краска, которой фермеры пользуются для клейма. Кусок нелепо валялся на дне камеры, бесформенный ком мяса. Не отрезанный, не отрубленный — оторванный. Джеймс закрыл глаза. Захлопнул крышку, сделал шаг назад. Его сердце бешено колотилось. Он вытер руки о штаны, повернулся к морозильнику спиной и пошел наверх, выключив по дороге свет. Запер дверь в погреб, подошел к раковине, брызнул на ладони моющее средство, два раза помыл руки.
А потом до него дошло: морозильник не работает. Там же даже не холодно. И судя по виду этого — мяса? — он не работает несколько дней, если не недель.
Он наполнил стакан, положил хлеб на тарелку, поднялся в спальню. Пока Адель пила и ела, он тихо лежал. Потом он выключил свет, отвернулся от нее и заснул. Последней его мыслью было: рядом со мной находится сумасшедшая.
8. Улыбка смерти
Когда Адель проснулась, Джеймса в постели уже не было, рука нащупала лишь холод простыней. Она зевнула, потянулась. Мышцы живота болели: прошло несколько секунд, прежде чем она вспомнила почему. При этом она отлично себя чувствовала, была готова на все что угодно. Свежая, отдохнувшая.
Джеймс залез в погреб с ведром воды и губкой. Морозильная камера была поставлена торцом так, что дверь лежала на кафеле. Джеймс стоял рядом на коленях. Его задница торчала так заманчиво, что ей захотелось дать ему хорошего пинка, но она решила вместо этого поставить на огонь воду для чая.
