Татьяна Рябинина - Чертова погремушка
А выписывать меня как раз и не торопились. То ли потому, что с платными больными вообще не спешат расстаться, то ли потому, что я действительно была еще слишком слаба. Мне ставили капельницы, кололи уколы и приносили таблетки в крохотном стаканчике. А еще с досадной регулярностью открывалась дверь, и в палату вваливались желающие поглазеть на мою необычную, непонятно почему не умершую особу. Приводили их лечащий врач, бесцветная блондинка неопределенного возраста, или Бармалей, который, по его словам, имел «право первой ночи», поскольку именно он принимал меня в реанимации.
Мне сделали энцефалограмму и компьютерную томографию головы, после чего поток паломников увеличился вдвое. Блондинка пыталась объяснить, в чем дело, но из ее монотонного рассказа, на три четверти состоящего из медицинских терминов, я поняла только то, что у меня в мозгу — какая-то странность. Что-то такое, чего у людей обычно нет. А если есть, то мало. А у меня — много.
— И что? Я умру? — удивляясь своему безразличию, спросила я.
— Не думаю, — ответила она. — Вроде бы, до сих пор от этого никто не умирал.
— Ну и ладно.
Мне и правда было все равно. Подумаешь, важность. Надо понимать, именно это самое «много» позволяло мне видеть людей насквозь и лечить их. Ну, якобы лечить.
Впрочем, я больше не хотела этого. Категорически. И даже поняла, как сделать людей невидимыми для «много». Обычно перед тем, как человеческий организм представал передо мной во всей своей внутренней неприглядности, контуры тела начинали словно смазываться, расплываться. Нередко это происходило не по моему желанию, а вопреки ему. Но если в этот момент я успевала крепко, до боли в глазах, зажмуриться, картинка исчезала.
Конечно, я могла бы просто диагностировать. Подумай, нашептывал упрямый голос, сколько людей ты смогла бы спасти безо всякого риска. Опухоли на ранних стадиях, аневризмы, другие болезни — вполне излечимые, если обнаружить их вовремя. И никаких опасных перебросов энергии.
Но все это было слишком замечательно, чтобы быть правдой. Слишком просто и заманчиво. Если уж эта зануда так настаивает, значит, есть какой-то подвох. Кто знает, может, уже одна только моя «диагностика» будет опасна для людей. А может, я просто не смогу вовремя остановиться.
Примерно через неделю после перевода в палату я проснулась ранним дождливым утром, и в голову мне пробралась крамольная мысль: а что, если я действительно больна? Может быть, вообще ничего не было — ни поездки с Костей в Сибирь, ни «погремушки», ни моего «целительства»? Может быть, попросить блондинку снова пригласить ко мне психиатра и пожаловаться на мерзкий голос в голове?
«На дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума», — писал Пушкин, но я, пожалуй, готова была с ним поспорить. После всего, что произошло, я, наверно, была бы рада оказаться сумасшедшей. Или сумасшедшие никогда не сомневаются в своем психическом здоровье?
Я должна была как-то это проверить. Но как? Что, если я полностью в плену иллюзий и мои органы чувств подсовывают мозгу совсем не то, что происходит на самом деле? Или мозг из доставленного сырья стряпает нечто кардинально отличающееся от действительности?
Самый простой выход — на самом деле рассказать обо всем Никите — я старательно отпихивала в сторону. Скорее я поговорила бы с Костей. Но он так и не объявился.
Зато пришла Алла. Выглядела она не самым лучшим образом — похудевшая, с ввалившимися глазами и тусклой кожей. Мы не виделись полмесяца, но мне показалось, что прошло как минимум полгода.
— Мы только вчера узнали, — сказала Алла, присаживаясь на стул у кровати. — Тамара позвонила, чтобы ты за расчетом и трудовой пришла, а твой парень рассказал. Бедная ты, бедная. Мне так жаль, что все так вышло. Это все мы — набросились на тебя. Конечно, ты не виновата, что Марина умерла.
— Виновата, — прошептала я, пристально разглядывая свои ногти.
— Но… как?.. — растерянно начала и остановилась Алла.
— Так. Шурик все правильно сказал. Я просто перекачивала энергию от здоровых органов к больным.
— Но… ты ведь не знала, да?
— Знала. То есть я знала, что беру от здоровых и отдаю больным. Но не знала, что здоровые от этого страдают.
— Но ты же не хотела! Ты же хотела помочь, да?
Она смотрела на меня с такой верой и с такой болью, что я заплакала.
— Ничего, Леночка, ничего, — Алла осторожно погладила мои перебинтованные руки. — Ты только не вини себя, не мучайся. Врачи — они тоже своими таблетками одно лечат, другое калечат. Может, и не так все страшно, как ты думаешь. И потом ты ведь теперь знаешь, ты больше не будешь, да?
Слезы текли из-под закрытых век, и мне как будто становилось легче.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, не открывая глаз, — чтобы случайно не увидеть того, чего не должна была видеть.
— Желудок болит, — вздохнула Алла. — Но ты не думай, он у меня и раньше болел… иногда… давно еще. Надо бы к врачу сходить, но все никак не собраться. Кофе, сигареты, сухомятка, жирное-острое. Когда предупреждают — не веришь. Думаешь, что обойдется. Пока не прихватит. А еще страшно. К врачу идти страшно. Пока не знаешь точно, что там, надеешься: может, как-нибудь пройдет. Само пройдет. А если будешь точно знать… А вдруг это… рак?
Я открыла глаза. Алла смотрела на меня со страхом и надеждой. Как маленький ребенок. Контуры ее руки, прикрывающей живот, начали расплываться. Я зажмурилась — так крепко, что внутри головы что-то запищало.
— Это не рак, — теперь я смотрела куда угодно, но только не на нее. — Язва. Огромная. Ты все-таки не откладывай, сходи к врачу.
Алла испуганно молчала. Я скосила глаза в ее сторону — ее рот был полуоткрыт, а нижняя губа мелко подрагивала.
— Не бойся. Я ничего не сделала. Только посмотрела.
Она кивнула и стала торопливо прощаться. Встала, взяла сумку, нагнулась, неловко поцеловала меня в щеку. Пошла к выходу, но остановилась в дверях.
— Ты поправляйся, — сказала она, не глядя на меня. — Все будет… хорошо.
Цокот Аллиных каблуков стих за поворотом коридора.
— Ну что, птичка моя, проплакалась? Легче стало?
На соседней кровати в розовой Лилиной ночнушке лежал — точнее, возлежал — он. В ушах наушники, из которых просачивался гроул, пальцы порхали по клавиатуре стоявшего на одеяле ноутбука.
— Не надейся, дорогуша, ты не сошла с ума. Все самое интересное еще только начинается.
Дьявол задумчиво почесался в интимном месте — или там, где оно предполагалось, — снял наушники, защелкнул ноутбук и повернулся ко мне. Моя голова словно онемела — как будто я сидела на ней и… отсидела. Меня раздирало на части: ярость, та самая, которая заставила меня броситься не него, мешалась со страхом и смертельной тоской. И что-то еще — мучительное, забытое. Я что-то должна была сделать — но никак не могла вспомнить, что же именно.
