Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)
– А-а. Я уж думал.
«Правильно думал», Наташа не отводила глаз от ленивых тварей.
– Ну что? Смотреть будешь?
– Нет.
– Что будем делать?
Наташа вспомнила из юности: осенние мокрые улицы маленького городка, короткую юбку, в которой молния разъезжалась и ее приходилось пришпиливать булавкой. Вспомнила, что все улицы, по какой ни пойди, вели к свинцовому осеннему морю. Там она ходила одна. Слушала море и дождь, страдала по первому красавцу в классе. И сердце болело сладко-сладко. Высокий стройный Витяй. Как пахло от него на физкультуре, когда проносился мимо, задевая выставленную вперед ногу – ругнется с улыбкой и – дальше, сквозь гулкие вскрики спортзала. Вспомнила, как зазвал ее в лаборантскую на большой перемене, как ослепла она от исполненности желания, что думала и думала целый год-жизнь, ночами горячих подушек с сердцем у самого уха. Вспомнила, как закрыл дверь на задвижку, и ей пришлось отбиваться, обезумев от страха и неожиданности, от четверых – сопящих, с жесткими пальцами. Со звонком, гогоча, убежали, оставив ее в разорванном лифчике и с юбкой, стащенной до колен. А она потом больше всего рыдала над тем, что колготки были велики и подшиты на бедрах складочкой по кругу. Черными нитками. И весь девятый класс то один, то другой, скаля зубы, выставлял ногу в проход, когда она стояла у доски, и манерно изображал, как поддергивает спустившуюся колготину. Остальные трое – смеялись…
– Господи! Сколько же здесь крыс! Совсем обнаглели. Знаешь, Ники, мы с девчонками, когда я только приехала в Москву, квартиру неподалеку снимали. Вон в той девятиэтажке, за гаражами и спортплощадкой. Крыс уже тогда было больше, чем собак и кошек. По утрам рано-рано – скрип и визг – торговцы на рыночек тележки везли. А ночью сплошные пьяные базары, вон там общага какая-то, подъезды большие, у каждого по две лавки, так алкаши до утра куролесили. Дрались, орали, мирились.
– Да ты, никак, на жалость давишь?
– Нет, просто разговариваю.
– Дела у меня. Давай, все решим и разойдемся с миром.
– Давай, Ники, давай. Говори, чего тебе.
И снова в машине – тишина. Ники молчал. Наташа повернулась удивленно. Увидела за тонированным стеклом у подъезда оплывшую фигуру консьержа – бродит поодаль, пинает банку поближе к мусорному контейнеру. Вытягивает шею, косит жадно глазом на машину. Интересно ему, вышла барышня из ателье, но не уезжает.
А Ники, оттопырив губу, смотрел на раскрытую сумку и молчал.
– Ну, что?
– Э-э, короче, вот этот фотограф новый. С которым ты сейчас возишься. Виктор, или, как там его…
– И что?
Ники ссутулился.
– Ты на него можешь… повлиять, ну….
– В каком смысле?
– Пусть перестанет.
– Что перестанет? – удивилась Наташа, внимательно глядя на Ники. Тот вытер лоб, сверкнув дорогим кольцом. Похоже, волновался.
– Все перестанет! – крикнул вдруг. Губы его затряслись, – все, скотина, все, пусть он ослепнет, падла!
– Господи, Ники! Не впадай в истерику. Чего ты хочешь?
Сеницкий швырнул под ноги сумку и, горя на девушку черным взглядом, запричитал, сжимая колени побелевшими пальцами в такт словам:
– Ненавижу паскуду, ненавижу! Я не жрал, не пил, блядей не трахал, из грязи я… вылез, сам, поняла? Работа, контракты. А он, свалился на мою голову, все может, все-о-о может, только ручкой пошевелит и все – ему! Мои заказчики только о нем и говорят, ах, новая звезда столичная! Я два года! На одних плавленых сырках! А он – откуда? Только что! Нельзя так!
Консьерж замаячил совсем рядом, прислушиваясь. Наташа улыбнулась неловко. Смотреть на Ники было стыдно:
– Успокойся. Он тебе не соперник. Твои заказчики и твои, извиняй, бляди, при тебе и останутся. Не нужны ему, Коля, твои контракты.
– Да? – Сеницкий пнул ногой сумку, – так ты сделаешь?
– Что сделаю, что? – крикнула Наташа, – ты отупел от жадности совсем? Не слышишь? Что я могу? Убить, что ли? Ты, дурак, пойми, его только смертью остановить можно. Да и не соперник он тебе, – поймав себя на том, что повторяется, Наташа махнула рукой, – эх…
В окно постучали. Она рванула стекло вниз:
– Что вам?
– А ну, чего вы тут стоите, дамочка? Нам тут разврата не нужно, – задышал привратник, мешая зябкий ветерок с винным духом и чесноком.
– Мы разговариваем!
Наташа попыталась закрыть окно. Но мужчина держал клешневатыми пальцами край темного стекла:
– Ты что думаешь, пакостница, ежли вырядилась, так тебе везде? Не-ет! Я милицию сейчас! С-стоят они тута, знаем мы вас, чем займетеся! У-у, падлы раскрашенные… Пидараска!
Наташа, заплакав, дернула ручку, окно закрылось. Рядом что-то бубнил Ники, уставившись на свои колени.
– Слушай, псих несчастный, – вытирая слезы, распорядилась, – вали из моей машины. Мне еще не хватало в милицию с тобой попасть. И со снимками твоими.
Сеницкий деревянно нагнулся, подобрал сумку, лапая неуклюже, тащил из нее пакет, из пакета сыпались скользкие отпечатки:
– На, на, посмотришь. И подумай! – последнее слово взвизгнул угрожающе и выскочил из машины, топчась по ногам консьержа. Набрал воздуху в грудь и обложил пролетария высококачественным матом, длинно и с наслаждением.
Наташа снова завела машину. Дверца распахнулась:
– Мне Альехо звонил. Три дня назад. Спрашивал про твоего Витьку. Интересовался!
Сеницкий захлопнул дверцу и пошел, опустив голову, к своему автомобилю, рукой отталкивая наскакивающего консьержа.
Наташа ехала, смаргивая слезы, напряженно стараясь уследить за дорогой и за поворотниками идущих впереди машин. Уехать! Все бросить, уехать! К чертям!
«Кчер-тям-кчер-тям-кчер-тям», согласно пищал сигнал на поворотах, мигали в глазах зеленые и красные колючки светофоров.
На перекрестке ткнула пальцем в мобильник, прижала к виску:
– Алло, Витька? Ты можешь все бросить на пару недель? Ага, командировку я тебе выписываю. Нет, не реву. Нормальный голос. Давай! На рыб посмотришь. Где-где – в Красном море! Айда! Я тебе из парикмахерской еще перезвоню, целую, мастер!
Бросила телефончик на колени.
– К чертям, – сказала зеленому огоньку светофора, – а Коленька-Ники поуспокоится пока.
И подумала с тоской о том, что Ники может не только ее попросить, чтоб Витька – перестал…
Глава 17
– Ты заметила, Натка? Мы с тобой все время куда-то едем. Метро, машина…
Витька искоса посмотрел на девушку. Натка кивнула стриженой головой. Совсем другая. Девчонка совсем. Короткие прядки, высветленные в помощь чужому солнцу.
– А сейчас еще и полетим. Ты давно летал, Витька?
– Что?
