Сергей Мащинов - Договор с Дьяволом
Он уже совсем сам не ходил, практически не ел. Дышал он по большей части только через аппарат. С ним в палате постоянно находился кто-то из родственников. В большей части с ним была его родная младшая сестра, изредка её подменяли другие родственники. В палате у них постоянно было множество посетителей. Видимо, все уже знали, ему не так долго осталось, и, соответственно, как могли его поддерживали частыми визитами В палате постоянно стояли живые цветы, лежали разнообразные фрукты. Когда приезжали друзья, они усаживали его в инвалидную коляску и везли подышать свежим воздухом на улицу. Паренёк практически не разговаривал, совсем не смеялся. Был заметен только его взгляд, куда-то вдаль, какой-то полный тоски и печали, что ли…
Конечно, всё это можно понять, когда такой диагноз, не очень-то будешь болтать и смеяться. Вокруг кто-то что-то рассказывал, смеялись, пытаясь, видимо, хоть как-то облегчить его страдания. Вот только он постоянно смотрел, куда-то вдаль и молчал…
В ночь на четырнадцатое число я уже практически спал. Время было, наверное, чуть больше часа, когда ко мне в палату забежал больной из другой палаты. Он что-то бессвязно бормотал полушёпотом, чтоб не разбудить моих соседей. Из всего, что он там мямлил, я понял только, нужна какая-то помощь кому-то.
К тому времени я уже вполне хорошо себя чувствовал. Поэтому днём постоянно помогал медсёстрам таскать капельницы, где-то вкручивал лампочки, чинил розетки, собирал разваленную мебель, в общем, пытался занять себя чем-то полезным в свободное от процедур время. У меня не возникло лишних вопросов: где-то нужна помощь. Единственное смущало, что это была ночь. Отсюда сразу напрашивался вывод, что случилось что-то серьёзное.
Встав, быстро оделся и пошёл за этим переполошённым больным, который пытался ещё и торопиться. Быстрым шагом мы подошли к палате, в которой лежал паренёк с раком лёгких. Переполошённый сосед сразу куда-то как испарился. Мне ничего не оставалось, как зайти в палату, в которой горел свет и слышалась какая-то возня.
Открыв двери палаты, я увидел следующую картину. Больные сидели или лежали с открытыми глазами на своих койках. Вид у них был крайне испуганный. Палата была большая, кажется, человек на десять, если мне не изменяет память.
Так вот посередине палаты лежал тот самый парёнек, у которого был рак. Он безуспешно пытался то встать, то ползти куда-то. У него не получалось даже подняться на колени. Задерживали его, лёжа рядом с ним на полу, его родная сестра и дежурная медсестра. Они как-то неумело пытались его удержать, а он как змея выползал из их объятий. Всё это походило на какую-то непонятную борьбу, причём с несколькими участниками сразу.
Медсестра, повернувшись ко мне, быстро разъяснила, что он как-то умудрился отсоединиться от кислородного аппарата и теперь совсем не может дышать. Необходимо его подержать, чтобы сделать укол, и он успокоится.
У парня были закрыты глаза, верней сказать, они были полузакрыты. Было сразу понятно, он ничего не видит и ничего не понимает. Он уже находился в бессознательном состоянии. Руками он судорожно хватался за воздух в поисках живительной трубки с кислородом. Хрипя, хватая воздух губами, из последних сил пытался поймать ускользающую жизнь. Он напоминал рыбу, выброшенную на берег, которая пытается дышать. Ползя в неизвестном направлении, он пытался приподняться, только сил, видимо, не было абсолютно. Ему очень хотелось жить.
Родная сестра вся в слезах пыталась прижать его к полу. Не очень, правда, у неё это получалось. Паренёк всё полз, выворачивался, размахивая в разные стороны руками. Из его горла вырывался стон с хрипом. Он совсем ничего не видел и не осознавал, что делает. А вот его сущность боролась за жизнь до последнего. Вся эта картина скорей напоминала страшную агонию.
В палату вбежала дежурный врач. Оценив ситуацию, она сразу начала готовиться к уколу.
— Чтобы ни происходило, нужно его держать, — скомандовала она.
Мы втроём навалились на бедного паренька. Я взял подушку, чтобы не причинять ему сильной боли, и придавил к полу ноги. Сестра и медсестра держали каждая по руке.
Сестра паренька вся в слезах умоляла нас не делать ему больно. Все, включая даже врача, как-то были растеряны. Ведь зная, какую боль он и так переносит, было крайне тяжело держать его тело.
У его сестры начиналась истерика. Видимо, она сильно любила своего брата и смотреть на всё происходящее ей было крайне тяжело. Она не столько его держала, сколько пыталась уговорить, чтобы он успокоился. Но уговаривать было бессмысленно, паренёк ничего не слышал и не понимал. По щекам сестры градом текли слёзы. Весь наш клубок из тел ползал и катался по кафельному полу палаты. Остальные жители палаты с ужасом и состраданием смотрели на всё происходящее внизу.
— Держать! — видимо, собравшись, громко скомандовала врач.
Мы с новой силой навалились на уже еле шевелящееся тело. Сковав его, насколько было можно мягче, мы держали, пока врач вводила лекарство.
Практически сразу после инъекции паренёк обмяк и успокоился, только свистящей его хрип выдавал всю серьёзность ситуации. Медсестра сразу вскочила и начала готовить кислородную маску. Откуда-то появился родственник паренька. Он забежал весь запыхавшийся и еле дыша. Видимо, ему всё же успели позвонить и пропустили через приёмный покой. С ним мы взяли паренька на руки, и положили на кровать.
У паренька уже совсем не было жизненных сил, а ведь как успел перевернуть всё вокруг. На полу валялись стулья, перевёрнутые с тумбочки таблетки, ваза с цветами, какие-то полотенца, в общем, всё, что могло упасть в процессе этой не равной борьбы.
Только паренёк очутился на кровати медсестра сразу надела кислородную маску. Он лежал и, мне казалось через сильный хрип, слышится отдалённый стон. Переполох постепенно успокаивался. Все вокруг, затаив дыхание, ждали…
Вот паренёк стал делать первые неуверенные глотки живительного для него воздуха. Вдохи становились всё уверенней и спокойней. Наконец-то он практически ровно задышал.
Глаза открылись через несколько минут после того, как он начал дышать. Он дышал и смотрел на всех вокруг, с трудом переводя взгляд. Сознание постепенно возвращалось с мучительной болью.
Я стоял рядом и пытался понять, что в его глазах?.. В этих затуманенных, измученных постоянной болью глазах был только немой вопрос. Там ни было страха, не было там даже подозрения на испуг. Был только тихий, немой вопрос.
А ведь он ещё минуту назад, наверное, был ТАМ! Что он там видел?.. Этого не мог знать никто, кроме него. Только его немой вопрос читался в этих больших, затуманенных глазах. Он вряд ли мог задать этот вопрос людям, которые его в тот момент окружали. Если бы он даже решился задать этот вопрос, вряд ли кто на него ответил…
