Энн Райс - Черная камея
Однажды к нам заявились профессиональные охотники за привидениями, нашли множество свидетельств того, что в доме обитают призраки, и устроили устрашающее представление перед постояльцами, съехавшимися на уик-энд по случаю кануна Дня всех святых. Так зародилась традиция празднования здесь Хэллоуина.
Праздник этот всегда проходил весело: на ближних и дальних лужайках ставили огромные белые тенты, охлаждали шампанское, готовили "Кровавую Мэри". Для такого случая приглашали за плату гадальщиц на картах Таро, хиромантов, предсказательниц и ясновидящих, а кульминацией становился костюмированный бал, на который съезжался народ со всей округи.
Если тетушка Куин была дома, что случалось редко, то к традиционным участникам присоединялась огромная толпа ее друзей в роскошных костюмах: принцы и принцессы различных эпох, элегантные вампиры, ведьмы в остроконечных черных шляпах, волшебницы, египетские царицы и лунные богини, встречались среди них и с претензией разряженные мумии, следом за которыми по полу волочились шлейфы из белых бинтов.
По тому, с каким энтузиазмом я рассказываю об этих праздниках, ты, конечно, понял, что я их очень любил. И тебя, наверное, не удивит, если я скажу, что и лучшие эксперты по призракам ни разу не заметили Гоблина, даже когда тот танцевал вокруг них, строя всякие жуткие рожицы.
Конечно, Гоблин не призрак живого человека, но эти эксперты со знанием дела заявляли, что и в кухне, и в кладовой приборы фиксируют наличие полтергейста, которому они приписывали едва слышимые шорохи и самопроизвольные переключения приемника с одной радиостанции на другую. Насколько мне известно, полтергейсты – это духи в чистом виде.
Так я жил до шестнадцати лет. Еще мне запомнились рождественские банкеты, о которых я уже упоминал, пение гимнов на лестнице и, разумеется, роскошные обеды с жареной индейкой, гусем, ветчиной и всем, что к ним полагалось. В те времена иногда случались такие холода, что женщины надевали свои старые шубы, пахнущие нафталином, а мужчины, чтобы согреться, не стеснялись присоединяться к общему пению.
Пение гимнов иногда вызывало у меня слезы. Когда на Рождество поют женщины, это естественно, но когда в хор вступали мужчины всех возрастов, причем делали это открыто и смело, это было особенно чудесно. Я плакал каждый год. А еще мне казалось чрезвычайно трогательным чистое сопрано, выводившее "Святую Ночь" и "Что это за дитя?". Разумеется, я пел вместе со всеми.
Не опережая событий, скажу, что был еще Весенний фестиваль, когда вокруг Особняка расцветали все азалии, розовые, белые и красные, а мы накрывали на лужайке грандиозный фуршет, почти как свадебный. Кроме того, фуршет устраивали на Пасху.
Теперь, наверное, мне следует рассказать о всех свадьбах и связанной с ними суматохе, об официантах, которых я видел в кухне и которые все как один чувствовали присутствие духов, и о невестах, ударявшихся в истерику из-за того, что прическа получилась плохо, а парикмахер уже уехал, и о Милочке, моей дорогой Милочке, тучной и неизменно заботливой, которая, пыхтя и отдуваясь, мчалась по лестнице спасать невесту, прихватив с собою электрические щипцы для завивки. Одно-два точных движения – и все сразу становилось в порядке. А еще в Блэквуд-Мэнор праздновали Марди-Гра[11], и тогда в доме, традиционно убранном в фиолетовые, зеленые и золотые тона, не оставалось ни одной свободной комнаты, хотя от Нового Орлеана туристы добирались до нас больше полутора часов.
Иногда, очень редко, я отправлялся в город, чтобы поглазеть на парады. Сестра Милочки, тетя Руги, жила на Сент-Чарльз-авеню, по которой, как тебе известно, и проходит главный парад Марди Гра. Но она не принадлежала к роду Блэквудов, а ее сыновья, хотя они, скорее всего, были абсолютно нормальными людьми, казались мне волосатыми чудовищами с устрашающе низкими голосами, и в их доме я чувствовал себя неуютно.
Поэтому я не проникся особой любовью к Марди Гра, хотя, конечно, мне нравилось веселье, которое устраивалось здесь, в Блэквуд-Мэнор, с неизменным костюмированным балом в ночь после Жирного вторника на Масленой неделе. Поразительно, какое огромное число гуляк приезжало к нам из Нового Орлеана с заходом солнца, после многочасового проезда папуасов и королей на передвижных платформах, чтобы упиться в стельку в нашем по-праздничному богатом баре.
Разумеется, я встречался и с другими детьми, хотя очень редко – в Хэллоуин, на Рождество и иногда на свадьбах. Должен признаться, что не проникался к ним симпатией. Все они казались мне капризными маленькими людьми. Теперь остается только смеяться над собой за подобные мысли, но, как я уже говорил, мой мир состоял из призраков и взрослых, и я просто не знал, как вести себя с детьми.
Думаю, я даже боялся их, считая ненадежными и даже немного опасными созданиями. Впрочем, объяснить что-либо с уверенностью мне трудно. Помню лишь, что Гоблину они не нравились. Впрочем, Гоблин вообще не любил, когда я проводил с кем-то много времени.
Так или иначе, но по своей природной склонности и осознанному выбору я предпочитал компанию взрослых.
Прежде чем рассказать тебе о свадьбах, я должен сделать одно ужасное признание. Речь пойдет о событии, произошедшем вдали от Блэквуд-Мэнор в ту ночь, когда я стал Охотником за Кровью. Но час этого признания еще не пробил – он наступит позже.
Такова история моей семьи, которую мне рассказали, когда я был в невинном возрасте и меня опекали Папашка и Милочка да тетушка Куин, которая, словно фея из сказки, только иногда спускалась на землю на своих невидимых крыльях.
Есть у нас и другие родственники – по линии жен Уильяма. Их у него было две: первая приходилась матерью Гравье, а вторая – тетушке Куин. Кроме того, родственники жены Гравье и, разумеется, родственники Милочки. И хотя время от времени я вижусь с этой родней, она никоим образом не касается этой истории и вообще не оказала на меня никакого влияния, если не считать того, что из-за них я начал себя чувствовать безнадежно странным, не таким, как все.
Но пора перейти к рассказу обо мне и Гоблине и о том, как я получил образование. Перед этим, однако, позволь мне, насколько возможно, проследить родословную Блэквудов. Манфред – наш патриарх, и Уильям приходится ему сыном. Уильям родил Гравье. Гравье – Папашку. А Папашка на закате жизни, когда он и Милочка уже отчаялись завести ребенка, произвели на свет Пэтси. В возрасте шестнадцати лет Пэтси родила меня – Тарквиния Энтони Блэквуда. Что касается моего отца, то позволь мне сразу же внести в этот вопрос ясность: никакого отца у меня нет.
У Пэтси весьма смутное представление о том, что происходило с ней в те недели, когда я мог быть зачат. Она лишь помнит, что пела с ансамблем в Новом Орлеане, раздобыв фальшивые документы, чтобы получить работу в клубе, где играл этот ансамбль, и с целой компанией музыкантов и певцов жила в квартире на Эспланейд-авеню, где было "полно табака, вина и общения".
