Алана Инош - Слепые души
– Родная, это я, – услышала я знакомый голос. – Пожалуйста, открой, впусти меня!
Я нажала кнопку открывания двери. На лестнице слышались шаги, а я уже поворачивала в замке ключ, чтобы впустить высокую фигуру в чёрном кожаном пальто с широким ремнём и в чёрных лакированных сапогах. Едва переступив порог, она протянула ко мне руки в тугих кожаных перчатках:
– Утёночек!
Обняв её и прильнув к ней всем телом, я сделала Рюрику знак, чтобы он оставил нас вдвоём, но он ждал распоряжений от хозяйки.
– Альбина Несторовна, разрешите идти?
– Иди, – отозвалась она рассеянно.
На кухне булькала кастрюля и лежала недорезанная картошка, но мне было сейчас не до супа: мы с Альбиной слились в прихожей в жарком поцелуе.
– Если бы не Андрей Фёдорович, не знаю, достучалась бы я до тебя или нет, – вздохнула она.
Меня пробрал по спине холодок. «Ты сама не знаешь, кто ты есть», – отдалось эхом в ушах. Я зябко прильнула к Альбине.
– Аль, – прошептала я. – Этот твой доктор Якушев – Мефистофель какой-то. Я его боюсь.
– Якушев – Мефистофель? – засмеялась она. – С какой стати?
– Самый настоящий, – сказала я. – Это он только с виду добрый. У него взгляд – мороз по коже! По-моему, он умеет подчинять людей своей воле.
– Да что ты говоришь, моё солнышко! – с непритворным недоумением проговорила Альбина. – С чего ты это взяла, глупенькая?
– Пойдём на кухню, расскажу, – сказала я.
Альбина сидела у стола, а я резала картошку и лук, тёрла морковь и рассказывала, подробно останавливаясь на своих странных ощущениях. Альбина молча слушала, поблёскивая голенищем лакированного сапога, а потом поймала моё запястье, сжала его и сказала ласково:
– Ласточка моя, Андрея Фёдоровича не нужно бояться. Вполне возможно, что он обладает необычными способностями, но он направляет их в доброе русло. Он помогает людям.
– Возможно, и помогает, – сказала я, высыпая лук с морковью в сковородку. – Но только в нём есть какая-то жуть. С виду он этакий добренький дядечка, а как глянет – кровь в жилах стынет! Он сказал: «Ты сама не знаешь, кто ты есть». Что он имел в виду?
Альбина улыбалась, поворачивая за мной лицо, как подсолнух за солнцем, будто бы следя за моими передвижениями по кухне незрячим взглядом.
– Я тебе скажу, кто ты есть, милая. Ты ангел, которого мне послали небеса, когда я уже отчаялась и потеряла надежду. Если ты меня покинешь, я умру.
Не знаю, отчего у меня снова выступили слёзы – от чувств или от лука. Расцеловав голову и лицо Альбины, я пошептала:
– Аля, я очень тебя люблю.
Следующие десять минут были посвящены заправке супа. Я крутилась на кухне, как белка в колесе, хлопая дверцами шкафчиков, дверцей холодильника, включая и выключая воду, громыхая сковородой в мойке, а Альбина с улыбкой слушала звуки моей суеты. Я спросила:
– Тебе не скучно?
– Нет, – качнула она головой. – Я счастлива, просто потому что ты рядом. Мне хорошо, тепло и уютно. – И добавила, потянув носом: – Вкусно пахнет. Что ты готовишь?
– Всего лишь куриный суп с вермишелью.
Когда суп был готов, мы съели по тарелке, потом выпили чаю, и Альбина предложила:
– Может, ко мне?
– Я только напишу записку и оденусь, – сказала я.
В синих сумерках уже зажглись фонари. Крупными хлопьями падал снег, и в воздухе пахло зимой. Мы с Альбиной стояли на балконе. Мадина уже ушла, и мы были вдвоём. Тёмные очки Альбины поблёскивали из-под полей шляпы, на перилах балкона сахарно искрился снег, тёмные ветки елей поникли под тяжестью снега, а ветки клёнов были будто обвешаны ватой. Я сняла с Альбины тёмные очки и приложила пальцы к складчатым ложбинкам на месте её глаз.
– Если бы я могла сделать так, чтобы ты снова видела…
Она мягко, но решительно отняла мои руки от своего лица.
– Вряд ли это возможно, заинька. Но чтобы любить тебя, мне не нужны глаза… Я знаю, как выглядит твоё личико: мои губы уже изучили каждую его чёрточку. Мои руки знают каждый изгиб твоего тела, а твой запах я не спутаю ни с чьим другим. А больше мне ничего не нужно.
Глава 9
...Синие утренние сумерки сменяются серым светом зимнего дня. Скучный заснеженный двор заглядывает в окна, слепая серость неба застилает взгляд. Утро двадцать третьего декабря ничем не примечательно: как обычно, ползут по улице машины, идут закутанные шарфами люди, мёрзнут голодные бродячие собаки. На кухне пахнет кофе и жареной колбасой, Ника курит у форточки. Морозный воздух, втекая сквозь сетку, касается моего лба. Обняв Нику и положив подбородок ей на плечо, я закрываю глаза. И вздрагиваю, когда она говорит:
– Наверно, пойду я. Пора.
Ледяные клещи сжимают мне сердце.
– Ты бы хоть домой зашла, – еле слышно говорю я. – Как же мама?
Она качает головой.
– Если я с ней увижусь, точно никуда не пойду.
– Но ведь она должна знать.
– Я напишу ей записку. Дай мне листок и ручку.
Склоняясь над столом, как прилежная школьница, она пишет строчку за строчкой. В её до боли знакомой – ещё со школы – манере держать ручку я узнаю прежнюю Нику, с которой мы вместе считали птиц в небе и загадывали: если пролетят три птицы, будет то-то, если одна – будет другое. Красивым почерком выводя слова, она строго поджимает губы – она всегда так пишет, и это тоже мне знакомо и дорого. Ручка останавливается и отрывается от листка: Ника задумалась, облокотившись на стол и обхватив пятернёй голову. Я не мешаю ей думать...
* * *Дело было под Новый год – двадцать второго декабря. Ника по телефону сказала кратко: «Надо поговорить». Это меня слегка встревожило, и я ждала её с мурашками волнения. На всякий случай поставила чайник.
Ожидая, я успела вскипятить его два раза. Когда заверещал домофон, я вздрогнула всем телом.
– Я, – услышала я голос Ники в трубке.
Я открыла дверь, она вошла. Мы не виделись уже два месяца, и я всматривалась в неё, примечая все изменения, произошедшие с ней. Она была в чёрной короткой куртке, чёрных брюках и высоких чёрных сапогах.
– Привет, – сказала я.
Она сняла перчатки и кожаную шапку с козырьком, ответила:
– Привет.
Она смотрела на меня прямо и пронзительно, серьёзно, без улыбки. Подстрижена она была по-прежнему коротко, даже немного короче, чем раньше.
– Можно пройти?
– Да, конечно, – спохватилась я. – Раздевайся, проходи. На улице, наверно, холодина... А у меня чайник вскипел. Чай будешь?
Она не отказалась. Я заваривала чай, а она сидела, сцепив на столе руки в замок и глядя прямо перед собой сквозь задумчивый прищур. Такой мрачной я её ещё не видела.
