Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1
Тут уже хохочут все, даже Дамело. Трое суток назад, когда Диммило распахнул глаза, видящие на всем свете одно — золотого бога, и вышел наощупь из свадебного зала, следуя за Инти, будто подсолнух… Невеста, брошенная у алтаря, говорила то же: они скоро вернутся. Вот-вот они вернутся. Ничего, полчаса, час, пара часов — и они вернутся, куда денутся. Тласольтеотль в ответ поцокала языком, обняла своих подопечных, Сталкера и Маркизу, за талии — совершенно не женским, кобелиным собственническим жестом — и направилась к стойке бара. Ждать. Долго ждать, несколько дней. А может, недель или лет. Дамело бы не удивился и векам — у богов в распоряжении все время мира.
Зал стремительно пустел: в головах гостей рассеивался морок, наведенный Инти, и они, словно уходящий паводок, истекали из боулинга, вернее, из зимнего сада лиан с золотыми карликами вдоль стен. Дамело, точно пятая подружка в компании сериальных стервочек, сидел у стойки, пил то пиво, то что покрепче, жрал то чипсы, то арахис, играл в дурацкие игры на откровенность, сам себе дивясь — и все из-за надежды на скорое димкино возвращение. Конечно, он не мог войти туда, где уединились бог Солнца и его избранник, его свадебный дар…
Индеец покачал головой: ты тупица, Дамело, ту-пи-ца, правильно назвала тебя змеиная мать. Выбери Инти одну из баб, для них любовь бога Солнца — прекрасный исход, не чета полю шлюх в Миктлане. Вместо крестовины, вокруг которой ты обовьешься, словно плющ, тебя будет мочить дождь и сушить ветер, пока не очистишься — одна-единственная вспышка света, выжигающая скверну. Вместе со всем остальным. Со всем, что было тобой.
К чертям любовь к Последнему Инке, ты же такая сволочь, заинька.
Сволочь, не оставившая выбора своему богу: из трех преподнесенных даров достойным божества был только один. Димми. Добрый, смелый, самоотверженный — и влюбленный в своего Сапа Инку так же отчаянно, как эти, с позволения сказать, девы. Но в отличие от Сталкера и Маркизы, ни разу Дамело не тронутый. Ни по отключающей сознание пьянке, ни по накатившей внезапно похоти, ни по равнодушному согласию: ну давай, только отвяжись. Чище он был, чище и горячей, чем даже Сталкер, чья личная жизнь превратилась в катастрофу длиной в пятнадцать лет. Ты думал, будто решил проблему, подсунув Диммило официанта Сашу? А на деле просто перестал думать о белой обезьяне. Интересно, сколько они пробыли вместе, тот официант и твой старый друг, чертов врун — час? Два? Проводил ли один другого до дома и неловко попрощался у порога — или они расстались у метро, не обменявшись ничем, кроме короткого «пока»?
Вот и вышло, что перед золотым богом оказалось три девы Солнца: одну Сапа Инка вовсю ебал сейчас, другая когда-то лишила его невинности, а третья… третья хоть и не была девой в общепринятом смысле, но принадлежала Единственному Инке со всеми потрохами и покорно ждала своей участи. Кого при таком раскладе могло выбрать божество, ты, идиот? Где были твои мозги, когда рассудок попытался вставить слово, но надежда лишь презрительно фыркнула: не мешай?
Дамело в который раз давит стон, давит страхи, взметнувшиеся в душе: ему не придется хоронить Димку, нет, не придется. Боги не вернут ему посиневший, вздувшийся труп друга. Это для них слишком просто, они не любят, когда просто. Им мало нашей смерти, они предпочитают пытку.
Нельзя делать с живыми людьми то, что делают с нами боги и мы друг с другом по воле богов.
Нельзя делать с живыми людьми то, что ты сделал со мной, говорит Дамело Сталкер. Нельзя, вторит ей Маркиза, целые поля Маркиз, распятых для очистки душ под жестяными небесами Миктлана.
Дамело запрокидывает голову так, что затылок вминается в воротник рубашки — и льет, льет в глотку содержимое бутылки, другой, третьей, снова спускается в темноту, темнота берет его и творит с ним что хочет, то, чего нельзя, но почему-то все сводится именно к этому, потому что боги не любят, когда просто. И там, в темноте, последний из рода Сапа Инка думает: вот теперь я точно умру — почти с улыбкой.
А потом он приходит в себя, словно из болотной мочажины[91] выныривает: на языке вкус гнуси, на коже слой грязи, на душе пустота и даже возвращение в мир живых не радует. И опять сидит в компании четырех неспящих демонов в образе женском, и они терзают своими откровениями то, что осталось от его души, давно истерзанной ожиданием.
Дамело хочет сказать Тате: это все твоя вина. Обвести рукой боулинг, превращенный в сельву с ее красной землей, сетями лиан, натянутыми в воздухе, точно гигантская паутина, и повторить: твоя вина, твоя. Мы должны были отдать тебя Ему, Он не любит, когда мы мешаем Его планам.
— Лучше бы Он нас убил, — бормочет кечуа. — Всех. Разом.
И выжившим не пришлось бы мучиться чувством вины. Вернее, не пришлось бы мучиться ему, Дамело. Проклятое бабьё, похоже, недурно проводит время. Вот-вот предложат разбиться на пары и шары погонять — и хорошо, если речь зайдет о боулинге.
— Может, бильярд поищем, а, девочки? — ловит его мысль Тата. — Развлечемся. А то скучно что-то…
— Тебя недостаточно развлекает, что твой почти муж, сбежав с собственной свадьбы, третьи сутки ебет незнакомого мужика? — чеканит Дамело.
Все пораженно замолкают — не ждали, что Сапа Инка сорвется? Кечуа и сам поражен длиной произнесенной фразы. Осилил. Съязвил.
— А мне плевать, — холодно отвечает Без-пяти-минут-Эдемская. — Он может ложиться на кого угодно и под кого угодно. Мне. Пле. Вать.
Ну постарайся донести до всех свое презрение, постарайся, ты, мастерица не замечать очевидного. Постарайся убедить нас и себя: нет никакого бога Солнца, есть столичный хлыщ, забывший имя свое, растерявший на тусовках последний стыд и зачатки совести. О таком жалеть не стоит, здесь ты права, Белая дама «Эдема». Но что будет, когда ты увидишь, ЧЕГО лишилась, ЧЬЕ сердце не удержала?
— В жены он возьмет меня, — рассудительно продолжает Тата. — А того парнишку пусть хоть наложником берет, я не возражаю.
— А ты возражаешь? — Сразу с двух сторон — шепот над ухом и тычок под ребра.
Дамело не узнает ни голос, ни руку: где Сталкер, где Маркиза? Он сосредоточен на другом — пытается понять, возражает он или нет. Против того, чтобы Димка стал наложником Инти. Чтобы влюбился в золотого бога так, как был влюблен он сам, Сапа Инка, проведя несколько минут лицом к лицу с самим солнцем, растворившись в доверии и благодарности, отдавая себя и ничего не требуя взамен.
— Инти всемогущий, — вырывается у него, — пусть так и будет. Я прошу, прошу — пусть будет так. Если ты велишь, золотой бог, я заплачу. Тебе и другим богам.
Твою мать, что же я делаю, что я делаю, успевает еще подумать Дамело, когда двери со скрипом отворяются и на пороге возникает Диммило — обгоревший до красноты, точно все это время безвылазно лежал в солярии, под потоками ультрафиолета. Димми снимает очки, кружки бледной кожи вокруг глаз по контрасту с румянцем кажутся зеленоватыми:
