Мишель Роман - Джонни Рики Звезда (СИ)
— Мам! — встревожено пропищал он и сам поморщился, услышав собственный голос.
Заглянул в ванную — пусто. Прошел мимо столовой — ничего не заметил. Еще раз вернулся в ее комнату и зачем-то заглянул за дверь, образующую пространство перед сводом стены. Затем он прислушался и когда услышал, не смог идентифицировать звук. Простой звук, но в тоже время безумно неправдоподобный. Шипение раскаленного масла на сковороде, затем в него что-то опустилось… Джонни Рики помчался в кухню и замер от удивления, увидев, что перед ним предстало.
Мама Джонатана с рутинным выражением лица, выкладывала на сковороду оладьи, затем отвлеклась на то чтобы разлить по чашкам свежесваренный кофе. Она что-то напевала, возможно, ту же самую мелодию, что играла у мороженщика. Выглядела она совершенно нормальной, никакой безумной пустоты в глазах, никакого невротического подергивания головой.
Джонни боялся произнести хоть слова, боялся издать хотя бы шорох, потому что ему казалось, потрясающее мгновение тут же рассыплется, словно его и не было.
— С тобой все хорошо, милый? — заметив сына, спросила женщина. Она была озадаченна, тем как странно он на нее смотрит, словно она жарила на сковороде не оладьи, а собственные ладони.
— Да. Да! Я просто немного удивлен… — Джонатан наконец отвел взгляд от матери и присел на коричневый стул с высокой спинкой.
— Ого, и чем же это?
Джонни помедлил с ответом, одновременно пытаясь подобрать правильные слова, не способные обидеть мать и разобраться в потоке мыслей и догадок от происходящего.
— Тобой! — неожиданно вырвалось у него, и он со страхом посмотрел в ее лицо. Ему вдруг показалось, что вот сейчас, от этого ответа, все ее псевдо нормальное умственное равновесие нарушится, и мать снова сойдет с ума.
Но женщина казалась прежней, лишь задумчиво — рассуждая о его словах — отвела взгляд и продолжила готовку.
— Молодежь сейчас такая странная Джонатан… Я не против современных молодых людей и их скажем так, особенностей… — она так интересно выделила «особенностей», что Джонни показалась, будто она намекает на его ориентацию. И это вызвало в нем бурю эмоций, по большей части предвосхищения, ему ведь всегда хотелось поделиться с матерью, дать ей возможность узнать своего сына, прочувствовать. — Я не знаю, как это сказать, я боюсь за тебя!
Женщина с тяжестью выдохнула, словно кто-то раньше дышал за нее, а ей пришлось одной вытолкнуть из легких весь чужой накопившийся воздух. Она, молча, переложила золотистые, пышущие жаром оладьи на две тарелки — для обычного такого завтрака сына и матери — подала на стол чашки с горячим кофе, сахар и сливки. Теперь она сидела напротив, не преступая к еде, положив подбородок на ладонь. Во всем ее виде не было тяжести, или прежней застоявшейся в ней трагичности, мать выглядела задумчивой, но не поглощенной какой-то мыслью до конца, так мы, к примеру, думаем, что сегодня надеть или принять ли приглашение на вечеринку.
— Мама, мне нужно знать, это будет странно для тебя звучать, но мне правда хотелось бы знать, чтобы быть готовым: ты вернулась надолго? Как ты сама чувствуешь?
Она взяла в руки нож, пронзила вилкой приготовленную стряпню и, отрезав кусочек, медленно положила в рот, запив большим глотком черного кофе. Растягивая такие обычные действия, женщина размышляла, теперь уже с глубокой задумчивостью, уйдя куда-то в недра себя. Джонни знал, чувствовал, что она поняла его вопрос, придала ему правильное значение, и сейчас ищет ответ, не такой которой ему хотелось бы услышать, но правдивый.
— Я не останусь с тобой надолго Джонни, и не потому, что снова впаду в безумие, а потому что ты скоро уйдешь. Не пытайся сейчас понять, о чем я тебе говорю, понимание прейдет после. Просто прими все то, что с тобой происходит за модель, возможного, но не состоявшегося будущего.
Джонни смотрел на нее с полной растерянностью, он даже было подумал, что она снова начала впадать в беспамятство, пропадая где-то в лабиринтах своей личности, но взгляд женщины горел разумностью, высшая степень интеллекта — какую уже он, не мог понять — преобладала в его матери.
— Мам, я так по тебе скучаю иногда… Мне бывает так одиноко… — Джонни почувствовал, как затряслись губы, глаза защипали надвигающиеся слезы, а когда он осознал, что его руки коснулись и нежно сжали, он сделал глубокий вдох и задержал дыхание, чтобы не разрыдаться.
— Я знаю. Знаю, милый. Самое главное для матери это защищать свое дитя, сколько бы ему не исполнилось, всегда быть готовой придти на помощь! А я не имею такой возможности, я словно узница собственного тела, сижу где-то в своей голове, не способная вырваться на свободу. Я страдаю, Джонни, страдаю оттого, что не могу тебе помочь. Это так ужасно, не видеть, но знать, что твое дитя страдает, зовет тебя на помощь, верит, что вот-вот ты придешь, спасешь от беды… Но у тебя не получается преодолеть невозможное, не получается спасти того, кого ты рождена спасать. И я думаю о матерях, ушедших на тот свет, намного раньше взросления своих детей. Как они там, смотрят сверху вниз на несчастных одиноких созданий, мечущихся по жестокой опасной планете, без возможности закрыть собой родное дитя. Как трагично не дать матери погибнуть за собственного ребенка! Я знаю обо все, что с тобой происходит Джонни, вижу каждое твое переживание, не думай, что мое больное тело это единственное что существует, нет! Душу нельзя заразить вирусом, или наставить ей синяков, она бессмертна! Я бессмертна Джонни, я всегда остаюсь рядом с тобой, я всегда за тобой приглядываю, я следую за тобой сквозь миры и реальности, чтобы ты знал, как сильно я тебя люблю! И пускай, у меня нет власти над событиями, и пускай я в известной нам реальности всего лишь умалишенная женщина, но во мне есть то, к чему ты всегда можешь обернуться, что останется за твоей спиной ангелом хранителем — моя любовь!
Джонни и мать рыдали, держась за руки, и слезы были такими очищающими, словно горячий душ для души. Джонни не хотел выпускать руки матери из своих, он боялся, но она с улыбкой заверила, что время расставания еще не пришло. И парню стало легко, даже легче чем когда он проснулся утром и понял, что день станет превосходным, самым необычным за всю жизнь.
Они покончили с завтраком так быстро, что оглядываясь на минуты назад, Джонни не помнил как ел, не помнил вкуса оладий и сладкого кофе. От переизбытка положительных — не знакомых ему раньше — эмоций, события дня то ускорялись, то замедлялись, теряя очертания, и размывались в памяти.
После, женщина предложила ему прогуляться, сходить в парк развлечений, намекая на тот чудесный день из его детства, когда они прекрасно провели время вместе, но подойдя к окну, выходящему на Шап-терн стрит, она изменилась. Беспокойство и тревога пронзили ее образ, тени от непогоды, взявшейся из неоткуда и воцарившейся на улице, пали на ее лицо, словно неудачные разводы грима.
