Андрей Дашков - Дракон
Он шел сквозь этот бессмысленный шум, хоас вспышек и ложных угроз, преодолевал постоянный давящий фон. Мора тянуло в темноту, в безлюдное тихое место; он ощущал острую необходимость хотя бы немного приглушить импульсы, которые раздирали на части его обостренное внимание – ведь каждое мгновение он ждал новой атаки с любой стороны.
Однако найти такое место оказалось непросто. Мор осознавал, что выглядит чужеродным элементом среди непрерывной отупляющей суеты. Он неоднократно ловил на себе любопытные взгляды, которые вызывали в нем агрессию, но ему приходилось сдерживать себя, потому что митов было много, слишком много. Слабые собираются в стаи; их спасение – в количестве. Здесь этот универсальный закон приобрел особое значение. Интересы стаи доминировали над всем. Те, кто восставал, обрекали себя на преследование. Сильным был уготован ад при жизни, слабым – медленная смерть. Адом при жизни было, конечно, заточение.
Мор понимал, что такое рабство. Он повсюду чуял неистребимый кислый запах принуждения – даже более сильный, чем тот, который исходил от митов, живших с ним в одной Пещере. У тех митов не было выбора. У этих выбор еще был, однако они никогда им не воспользуются.
Он знал: ночь на его стороне. В темноте он выглядел странно, но не более того. Достаточно было спрятать лицо. Вряд ли случайные встречные могли заметить то, чем он отличался от них, да и от всех живущих. А когда наступит день (ослепительный белый кошмар!), Мор сделается объектом пристального внимания и мишенью для других охотников. Поэтому он продолжал поиски укрытия, где можно было бы переждать неблагоприятный период.
Ему приходилось ежеминутно петлять в каменном лабиринте, но он старался сохранить общее направление движения, пробираясь на север и выпутываясь постепенно из липких сетей вездесущего света. Свободного пространства становилось все меньше, зато сам путь делался все более извилистым и сложным. И тот, кто ощущал пустоты и мог видеть в темноте, получал фору.
Наконец Мор решил, что нашел подходящее место. Тут почти не осталось горящих фонарей, а небольшие стайки митов грелись возле железных бочек, в которых чадили костры. Стены полузаброшенных многоэтажных жилищ, темные и грязные, терялись в дымных небесах.
В этих закоулках было лишь немного безопаснее, чем в ледяной пустыне. Но теперь, когда Мор обзавелся оружием, у него появилась возможность охотиться самому. И первым делом стоило подумать о том, чтобы раздобыть немного еды.
* * *Здесь, в сумеречной зоне постурбана, где его опустошающее мертвенное сияние напоминало о себе лишь слабой электрической метелью, Мор впервые увидел звезды.
Он поднял голову к небу: они были там – тусклые, испачканные дымной пеленой, – но уже не абстрактные точки на трехмерной карте мира, все четче проявлявшейся в сознании детеныша суперанимала, по мере того как его Тень проникала в глубины пространства и времени; теперь он воспринимал их древними органами чувств. Звезды посылали свой свет сквозь тысячелетия. Этот свет преодолевал такие пропасти мрака, в которых жизнь Мора в одно мгновение истлела бы ничтожной искрой.
Внезапно он ощутил себя изгнанником, продолжением существа, некогда объявшего вселенную, но сжавшегося в черный плотный шар; этот шар перекатывался в его мозгу, наполняя болью утраты. Звезды были домом, куда невозможно вернуться. Глядя на них, ему хотелось кричать.
Ад вечности прикоснулся к нему. Дыхание космоса заморозило его сердце.
Разбиться о черный лед… Рассыпаться на миллионы осколков… Не видеть зеркала, в котором отражалось что угодно – мир от края до края, бесконечные скопления спиралей света. Все что угодно, кроме Мора… Пытка бытием.
И еще планеты. Планеты казались затерянными среди звезд, но они были частями неизмеримо меньшего механизма. Его хрупкость поражала так же, как уникальность жизни, цеплявшейся за планетную кору. Звезды и планеты сияли, словно отсветы костров в зрачках отца и матери. Мать принадлежала прошлому; от отца Мор унаследовал устремленность в будущее.
* * *Еда была рядом. Ее хватило бы ему с избытком и надолго. Пожалуй, в этом теплом киселе смрада и гнили мясо успело бы протухнуть. То, что еда была еще живой, не имело особого значения. Как и то, что она излучала агрессию.
Ничто не могло показаться Мору слишком странным в свихнувшемся мире.
* * *Они отделились от стены.
Крысы. Двуногие крысы.
Он еще не пробовал крысиного мяса. Кен приносил своим детенышам чистую еду.
Их было трое, упакованных в снятую с животного и хорошо выделанную кожу – почему-то черную и блестящую. Три жертвы, которые думали, что жертва – это он. Мор еще не видел их лиц, но в первую очередь его интересовало оружие.
Оружия оказалось достаточно: пистолет – близнец того, которым недавно завладел Мор, кастеты, ножи, лезвия в подошвах ботинок. И еще палки, соединенные цепью.
Одна из крыс что-то сказала в его адрес. Мор не знал их языка, однако в его мозгу немедленно возник образ грязного волосатого существа с голой красной задницей, пожирающего свой кал.
Ему не хотелось поднимать шума, ведь стрельба означала погоню. Возобновление охоты. Он предпочел бы убить крыс тихо и оценивал свои шансы.
Каждый из троих был выше его на целую голову. Он видел бледные руки. Это были еще щенки, но от одного пахло недавней смертью. Смертью, менструальной кровью самки и дурманом.
Мор не вполне понимал, что означает такое сочетание, но волна отвращения пробежала по его спине, электризуя нежную золотистую шерсть. Про дурман он впервые услышал от Кена. Отец называл дурман убежищем слабых. К тому же это было временное убежище – как, впрочем, и любое другое. В отличие от пули, дурман убивал медленно. Тем не менее с ним обращались будто с величайшим сокровищем. Его обожествляли. Ему давали красивые имена. Сугги, владевшие секретом изготовления «Ангела-проводника», имели все. Вернее, все, что им позволяли иметь суперанималы.
Тлея, дурман выделял дым, навевающий сладкие грезы. Этот дым вдыхали, чтобы еще при жизни попасть в рай. Немногие могли позволить себе такую роскошь. Правда, рано или поздно приходилось возвращаться. Кен тоже побывал там – это был жалкий суррогат подлинного странствия. Его щенки, несмотря на малый возраст, понимали разницу. В свое время он дал Мор-Фео прикоснуться к тому, что испытывал сам, посылая свою Тень блуждать в иных пространствах.
Но в прошлом дурман был, по всей видимости, доступен почти каждому. Даже митам. Он освещал внутреннюю темноту. Он позволял заглянуть туда, где было слишком страшно оставаться надолго. И жизнь превращалась из кошмара в созерцание.
