Наташа Мостерт - Хранитель света и праха
— Но вы уверены, что ничего страшного с ним не случится?
— Не волнуйтесь, Миа. Это техника поражения уязвимых точек, которой обучают в полиции Токио. Она отлично работает, но совершенно безвредна.
Она вдруг почувствовала, что у нее нестерпимо болит горло. Она закашлялась, чувствуя жжение. Он подошел к ней, лицо его было сосредоточенно.
— Что сейчас гораздо важнее — в порядке ли вы, Миа?
— Со мной все хорошо.
Если под «хорошо» понимать приступ тошноты и озноб. Она начала ощупывать голову в поисках лысин. Ей казалось, что этот козел вырвал у нее целые клоки волос.
— Почему вы не хотите, чтобы я позвонил в полицию?
— Мне не нужна огласка. Представьте, сколько клиентов решатся прийти ко мне, если этот парень начнет болтать в газетах, что он разозлился на меня потому, что я сделала ему плохую татуировку.
— Так и было?
Она выразительно на него посмотрела. Он усмехнулся.
— Ну хорошо. Но вы не можете обижаться на меня за этот вопрос. Ведь я пришел сюда сегодня, чтобы дать вам работу, мисс Локхарт. Но мы поговорим об этом позже. Сейчас неподходящий момент.
— Нет, отчего же.
На ватных ногах она направилась к рабочей кушетке.
— Вы здесь. Давайте поговорим. Что вы придумали?
Несколько мгновений он пристально смотрел на нее.
— Пару лет назад, — начал он, — я посетил монастырь Ват Пхо в Бангкоке. Там я обнаружил группу монахов, которые делали гостям татуировки. Эти татуировки должны были обеспечить защиту тем, кто их носил, помочь им успешней осуществить их путешествие по жизни. Я надеюсь, мы сможем сделать нечто подобное — нечто уникальное и эксклюзивное.
— А почему вы не попросили одного из тех монахов сделать вам такую татуировку, когда представлялся случай? Они мастера боди-арта.
— Мысль о том, что какой-то мускулистый монах будет атаковать меня трехфутовой палочкой для еды, как-то не привлекала. И потом, я все-таки вполне западный человек и полон соответствующих предрассудков — мне нужно быть уверенным в том, что инструмент должным образом простерилизован.
— А что, по-вашему, вам даст эта татуировка?
— Защиту, что же еще? — Его голос сделался почти прозрачным.
— Защита зависит от человека, который делает татуировку, а не от самого рисунка. Смотрите. — Она указала на эскиз, который висел на одной из стен студии.
Это была мандала, наполненная очень тонкими фигурками.
— Это тоже защитная татуировка, — продолжала Миа, — она выглядит привлекательно, и все символы на ней исполнены значения. Но на самом деле с таким же успехом вместо мандалы можно изобразить Дональда Дака. Все зависит от намерений человека, который делает татуировку, — от его личной энергетики. Не от татуировки. Символы сами по себе не имеют никакого значения, если за ними нет смысла.
— И что?
— Я не монах, Эдриан.
Он прикоснулся к символам Усуи, нарисованным вокруг ее запястья.
— Нет, но ты практикуешь Рейки. Ты исцеляешь своей энергией. — Он перешел на «ты».
Она отдернула руку, чувствуя, как ее охватывает раздражение.
— Татуировки могут лгать… так же, как люди. История тату полна рассказов о символах, которые приносили проклятие и неудачу.
— Я полагаю, что могу довериться тебе. — Он едва заметно улыбнулся.
Она внимательно посмотрела на него, явно сбитая с толку.
— Ты — ученый, врач, — она тоже перешла на «ты», — и ты говоришь мне об исцелении. Еще и не лекарствами, а энергией. Мне кажется, что это…
— Что?
— Это… удивительно, — добавила она, запнувшись.
— Прекрасно. Я ненавижу быть предсказуемым.
Неожиданно Миа почувствовала, что смертельно устала. Только теперь она осознала, как сильно болит ушибленный лоб.
— Может быть, поговорим об этом в следующий раз? А то после всего, что случилось…
— Безусловно. А сейчас я, пожалуй, сделаю тебе чай. Очень сладкий. У тебя шок.
— Да нет, со мной правда все отлично.
— Сама же сказала, что я врач. Ты должна меня слушаться. Давай-ка. — Он аккуратно взял ее под локоть и повел к двери. — Идем. Кухня у тебя внизу, правильно?
В кухне он настоял, чтобы она села. Не спрашивая разрешения, он открыл холодильник.
— У тебя есть лед?
— Лед? Нет, льда нет.
Он открыл морозильную камеру и заглянул внутрь.
— Ладно, ничего страшного. Это тоже сойдет.
Он достал пакет замороженной брюссельской капусты и завернул его в полотенце.
— Вот. Приложи это ко лбу, пока я завариваю чай.
Она прислонила капусту к ушибленному месту и наблюдала за тем, как он наполнил чайник водой и достал из буфета две кружки. Его движения были точными и изящными. Это странно расслабляло — забыть о контроле и все просто предоставить ему.
— Чай? — Он быстро взглянул на нее через плечо.
— Вон там, в банке.
Он налил ей чай и не только положил сахар в кружку, но даже размешал его, пока нес, как поступают с маленькими детьми или тяжелобольными. В обычных обстоятельствах это могло бы показаться излишним, но в данный момент воспринималось как забота.
— Спасибо.
Она положила пакет с капустой на стол и взяла кружку, наслаждаясь теплом, разлившимся между пальцами.
— А это еще кто?
Она быстро подняла глаза. Он указывал в сторону окна.
— А это Свитпи.
Он подошел к занавеске и подсунул палец под брюшко Свитпи.
— Она не хочет идти ко мне.
— Она не такая. Сначала тебе придется завоевать ее доверие.
— Тогда продолжим знакомство. — Он осторожно потрогал спинной гребешок Свитпи.
— Где ты ее нашла?
— Я всю жизнь держу хамелеонов. Мама подарила мне мою первую Свитпи, когда мне было десять лет.
— Крутая мама. Моя подарила мне золотую рыбку.
— Свитпи — мой третий хамелеон. Ты знаешь, они живут не так долго.
Он вернулся к столу и сел рядом с ней.
— Есть африканская легенда, — произнес он, — согласно которой боги планировали подарить хамелеону вечную жизнь.
— Но?
— Но хамелеон упустил свой шанс. Он был слишком медленным и опоздал. Боги оскорбились и ушли.
— Это очень грустная легенда.
— Как и большинство легенд.
Помешивая чай, он смотрел в чашку и слегка хмурился. Длинные ресницы скрывали выражение его глаз. Он действительно был очень красив. Ей всегда казалось, что маленькие изъяны необходимы для того, чтобы красота не казалась приторной, но черты лица этого человека были настолько совершенными, что вряд ли что-то могло сделать его еще более привлекательным. К тому же Эдриан Эштон мог быть кем угодно, только не слащавым нарциссом. Изгиб его рта выражал осязаемую чувственность, а в глазах ясно угадывались недюжинный ум и способности. У него была изумительная для мужчины кожа. Она плотно обтягивала выступающие скулы — гладкая, с незаметными порами, буквально сияющая здоровьем.
