Кендари Блэйк - Анна, одетая в кровь
— Мне бы хотелось этого, — говорю я, когда Томас врывается на крыльцо в свежей, но до сих пор неподходящей одежде, затем стремглав сбегает с него.
— Куда мы собираемся? — спрашивает он.
— Назад к Анне, — говорю я. Он зеленеет. — Мне нужно разобраться в этом ритуале за неделю, начиная с сегодняшнего дня, чтобы не видеть твою отрубленную голову или внутренние органы Кармел.
Томас еще больше зеленеет, и я хлопаю его по спине.
Затем перевожу взгляд на Морфана. Он смотрит на нас из-под чашки кофе. Вудуистический мощный канал. Он интересный мужик. А позже я очень много думаю об этом, засыпая.
* * *По мере приближения основные события прошлой ночи начинают потихоньку стираться. Мои глаза печёт, будто бы полны песчаного песка, а голова раскалывается, даже после того, как вылил чашку растворителя, которую Морфан называет кофе. Томас сидит тихо вплоть до дома Анны. Он, наверное, до сих пор вспоминает о том мимолетном ощущении, когда рука Кармел коснулась его. Если бы жизнь была справедливой, Кармел бы еще раз повернулась к нему тогда, посмотрела в его глаза и осознала бы, что он теперь ее преданный раб. Она бы вознесла его и признала равным, а после этого он стал бы просто Томас, парень, который сумел обрести свое счастье. Но жизнь несправедлива. Она, вероятно, замутит с Уиллом или с другим спортсменом, а Томас будет тихонько страдать.
— Я не хочу, чтобы ты околачивался возле дома, — говорю я, чтобы вывести его из задумчивости и убедиться, что он не пропустил поворот. — Можешь висеть в машине, либо же следуй за мной по дорожке. Но Анна, вероятнее всего, после того утра может вести себя чуточку неуравновешенно, так что тебе лучше держаться подальше от крыльца.
— Можешь не повторять мне дважды, — фыркает он.
Когда мы паркуемся, он решает оставаться в машине. Я продолжаю идти теперь один. Когда я открываю входную дверь, то сразу же смотрю вниз, нужно убедиться, что я вхожу в фойе, а не падаю лицом вниз в лодку мертвых трупов.
— Анна! — зову я. — Анна! С тобой все в порядке?
— Это глупый вопрос.
Она появляется на верхней ступеньке лестницы. Прижимается к железной перекладине не как богиня смерти, а просто как обычная девушка.
— Я мертва. Со мной не может не быть все в порядке.
Ее глаза опущены. Она одинока, повинна и в ловушке. Она себя жалеет, и я не могу сказать, виню ли ее за это.
— Я не имел ничего такого в виду, что могло бы с тобой случиться, — честно признаюсь я и делаю шаг в сторону лестницы. — Я не хотел впутывать тебя в ту ситуацию. Она следила за мной.
— С ней все в порядке? — спрашивает Анна в странно повышенном тоне.
— Она в порядке.
— Хорошо. Я думала, что навредила ей. Потому что у нее такое хорошенькое личико.
Анна не смотрит на меня. Она слишком усердно рассматривает деревянные перила. Она пытается подтолкнуть меня к какому-то объяснению, но я не знаю, к чему именно.
— Я хочу знать, что с тобой случилось и как ты умерла.
— Зачем ты заставляешь меня вспоминать? — мягко спрашивает она.
— Потому что мне нужно понять тебя. Понять, почему ты такая сильная, — я начинаю рассуждать вслух. — По тому, что я знаю, твое убийство не выглядело странным или чем-то ужасным. И оно не расценивалось даже как жестокое. Так что я не могу понять, почему ты такая. Должно же быть этому объяснение? — когда я останавливаюсь, Анна смотрит на меня расширенными, полными отвращения глазами. — Что?
— Я только сейчас начинаю жалеть, что не прикончила тебя, — говорит она.
На минуту рассуждения выносят мой лишенный сна мозг, а затем я начинаю ощущать себя в полной заднице. Меня окружало слишком много смертей. Я видел так много нездорового крученого дерьма, что мысли ложатся на мой язык, точно детские заученные стишки.
— Как много ты знаешь? — спрашивает она. — О том, что со мной случилось?
Ее голос звучит мягко, почти покорно. Говорить об убийстве и выдавать факты — это то, с чем я имел дело с рождения. Только сейчас, я не знаю, как сказать Анне, стоящей передо мной. Мне кажется, что это больше чем просто слова или рисунки в книге. Когда я, наконец, рассказываю ей, мои слова слетают с губ быстро и по существу, будто снимая лейкопластырь.
— Я знаю, что тебя убили в 1958 году в возрасте шестнадцати лет. Кто-то перерезал тебе горло. Это случилось, когда ты шла на школьные танцы.
Легкая улыбка играет на ее губах, но не задерживается надолго.
— Мне действительно нужно было пойти туда, — тихо продолжает она. — Танцы должны были быть моими последними. Первыми и последними.
Она осматривает себя и удерживает подол юбки.
— В этом платье я шла на танцы.
Для меня это ничего не значит, просто белый кусок ткани с полосками и кружевными ленточками, но что я упустил из виду? Я уже не птенец, но и о 1958 мало знаю. Тогда, возможно, моя бы мама назвала меня уникумом.
— Может быть, — говорит она, читая мои мысли. — Одна пансионерка, живущая со мной в комнате, была швеей. Мария. Родом из Испании. Я считала ее очень эксцентричной женщиной. Ей пришлось оставить дочь, чуть моложе меня возрастом, и когда она приехала сюда, то полюбила общаться со мной. Она взяла у меня мерки и предложила сшить платье. Я хотела что-нибудь элегантное, но никогда не могла предположить, что она так хорошо умеет шить. Неуклюжие пальцы, — говорит она и держит их так, будто я могу разглядеть, какие они неряшливые.
— Ты выглядишь красивой, — говорю я, потому что это первое, что всплывает в моей глупой пустой голове. Я тут же предпочитаю воспользоваться атаме, чтобы укоротить себе язык. Вероятно, она не ожидала этого услышать, и все вышло не так, как требовалось. Мой голос охрип. Мне повезло, что я не издавал звуки как Питер Брэди[34]. — Почему те танцы должны были стать твоими последними? — быстро спрашиваю я.
— Я собиралась сбежать, — отвечает она.
Мне становится грустно, так как я вижу вызов, светящийся в ее глазах, и слышу, как воспламеняется пламя в голосе. Затем внезапно все проходит, и она выглядит немного озадаченной.
— Не знаю, убежала бы я. Но точно хотела этого.
— Почему?
— Я хотела начать жизнь с чистого листа, — объясняет она. — Я знала, что если останусь здесь, то у меня ничего не получится. Мне бы пришлось бежать из пансионата. А я так устала бороться.
— Бороться? — я делаю вперед еще один шаг и оказываюсь ближе к ней. В темноте ее волосы спадают на плечи и колышутся, стоит ей только обнять себя. Она такая бледная и маленькая, что я с трудом могу представить, как она с кем-то сражается. Не кулаками уж точно.
