Зелёная миля - Кинг Стивен

Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:

— А почему, собственно, вам все это нужно знать? Ко мне никогда не приходили из охраны Большого дома, вы первый.

— Я ведь говорил вам…

— Понятно, любопытство. Народу любопытно, я понимаю. Слава Богу, а не то я бы остался без работы и пришлось бы действительно трудиться, чтобы прожить. Но пятьдесят миль слишком много, и вряд ли стоило их преодолевать из чистого любопытства, особенно, если последние двадцать миль идут по плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворил ваше любопытство, теперь ответьте и вы мне.

Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня была «мочевая» инфекция, а Джон Коффи положил на меня руки и вылечил ее. Это сделал человек, который изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно, удивило, как удивило бы любого. Я даже подумал, а не могло ли случиться так, что Хомер Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на все улики против него, я сомневался. Потому что образ человека, чьи руки обладают такой удивительной силой, обычно не ассоциируется с типом, который насилует и убивает детей.

Нет, пожалуй, это не пойдет.

— Меня интересуют две вещи, — сказал я. — Во-первых, совершал ли он что-нибудь подобное раньше.

Хэммерсмит повернулся ко мне, в его глазах засветился неподдельный интерес, и я понял, что он очень сообразительный человек. Может даже блестяще умный, но по-своему незаметный.

— Почему? — спросил он. — Что вы знаете, Эджкум? Что он сказал?

— Да ничего. Но если человек сотворил такое, то обычно он делал подобное и раньше. Эти люди входят во вкус.

— Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.

— И мне показалось, что будет несложно проследить его путь и все узнать. Такой большой человек, да еще негр — фигура довольно заметная.

— Вы так думали, но вы ошибались, — сказал он. — Во всяком случае насчет Коффи. Я знаю.

— Вы пытались это сделать?

— Да, и ничего не нашел. Пара железнодорожников, которые вроде бы видели его в Кноксвил-Ярдзе за два дня до убийства девочек Деттерик. Неудивительно, ведь его схватили за рекой как раз напротив Большой южной магистрали, и, наверное, он там проходил по пути из Теннесси. Я получил письмо от человека, который написал, что нанял огромного чернокожего лысого мужчину переносить корзины ранней весной того года, это было в Кентукки. Я отправил ему фотографию Коффи, и он опознал его. Но кроме этого… — Хэммерсмит пожал плечами и покачал головой.

— Вам не показалось это странным?

— Это показалось мне более чем странным, мистер Эджкум. Он словно свалился с неба. И от него никакой пользы: он не может вспомнить, что было на прошлой неделе, когда наступает следующая.

— Да, не может, — согласился я. — А как вы это объясняете?

— Мы живем в эпоху депрессии, — сказал он. — Вот так я это объясняю. Все куда-то едут. Оклахомцы отправляются в Калифорнию собирать персики, бедные белые из лесов хотят собирать автомобили в Детройте, чернокожие из Миссисиппи желают переехать в Новую Англию и работать на обувной фабрике или на ткацкой. И все они — и черные, и белые — думают, что на новом месте им будет лучше. Такой вот американский образ жизни, черт бы его побрал. Даже такой великан, как Коффи, может остаться незамеченным… пока, да, пока он не решит убить пару маленьких девочек. Маленьких белых девочек.

— Вы верите в это? — спросил я.

Он ласково посмотрел на меня:

— Иногда.

Его жена высунулась из кухонного окна, как машинист из кабины локомотива, и закричала: «Дети, печенье готово! — Потом обратилась ко мне: — Не хотите ли овсяного печенья с изюмом, мистер Эджкум?».

— Я уверен, что оно превосходно, мадам, но я воздержусь.

— Ну ладно, — сказала она и исчезла из окна.

— Вы видели его шрамы? — вдруг спросил Хэммерсмит. Он все еще наблюдал за детьми, которые никак не могли оторваться от качелей, даже ради овсяного печенья с изюмом.

— Да. — Я был удивлен, что он тоже заметил. Он увидел мою реакцию и засмеялся.

— Одной из побед защитника было то, что ему удалось заставить Коффи снять рубашку и показать свои шрамы присяжным. Обвинитель Джордж Петерсон, протестовал как мог, но судья разрешил. Старый Джордж зря сотрясал воздух: здешние присяжные не придерживаются всех этих психологических бредней о том, что люди, с которыми плохо обращались в детстве, просто не могут себя контролировать. Они верят в то, что люди всегда за себя отвечают. Я тоже во многом разделяю эту точку зрения… но все равно, эти шрамы были ужасающими. Вы рассмотрели их, Эджкум?

Я видел Коффи раздетым в душе и понял, о чем он говорил.

— Они все словно размазаны, расплывчатые такие.

— Вы знаете, что это означает?

— Кто-то избил его до полусмерти, когда он был маленьким, — сказал я. — До того, как он вырос.

— Но им не удалось изгнать из него дьявола, так, Эджкум? Лучше бы поберегли палку и утопили его в реке, как слепого котенка, правда?

Я подумал, что, наверное, следует просто согласиться и уйти, но не смог. Я видел его. И я также ощутил его. Ощутил прикосновение его рук.

— Он… странный, — произнес я. — Но в нем нет признаков агрессивности и склонности к насилию. Я знаю, как его нашли, это не согласуется с тем, что я вижу каждый день на блоке. Мне известно, что такое агрессивные люди, мистер Хэммерсмит. — Я подумал, конечно, об Уортоне, душившем Дина Стэнтона цепью и оравшем: «Эй, ребята! У нас сегодня праздник или что?»

Теперь он смотрел на меня пристально и слегка улыбался недоверчивой улыбкой, которой я не придал большого значения.

— Вы приехали не для того, чтобы понять, мог ли он убить других девочек в другом месте, — проговорил он. — Вы приехали узнать, думаю ли я, что он этого вообще не совершал. Ведь так, правда? Признайтесь, Эджкум.

Я допил свое холодное пиво, поставил бутылку на столик и сказал:

— И что, вы согласны?

— Дети! — позвал он детей снизу, наклонившись вперед. — Идите сейчас же сюда есть печенье! — Потом откинулся снова на стуле и посмотрел на меня. Слабая улыбка, которой я не придал значения, появилась снова.

— Я вам расскажу кое-что, — сказал он. — Слушайте внимательно, потому что, вполне возможно, вы услышите то, что вам надо.

— Я готов.

— У нас была собака по кличке Сэр Галахад. — Он показал пальцем на будку. — Хорошая собака. Беспородная, но ласковая. Спокойная. Готовая лизать руки или принести палку. Таких помесей очень много, правда?

Я, пожав плечами, кивнул.

— Беспородная собака во многом напоминает негра-раба, — продолжал он. — Его узнаешь и зачастую начинаешь любить. Пользы от такой собаки не много, но ее держат потому, что вам кажется, будто она вас любит. Если повезет, мистер Эджкум, то вам не придется никогда узнать, что это не так. А вот нам с Синтией не повезло.

Он вздохнул — протяжно и с печальным звуком, словно ветер, перебирающий осенние опавшие листья. Он снова показал на собачью будку, и я подумал, как это я раньше не заметил запустения, мог бы догадаться и по кускам помета, уже побелевшим и рассыпающимся.

— Я обычно убирал за ним, — сказал Хэммерсмит, — и чинил крышу будки, чтобы не протекала в дождь. И в этом Сэр Галахад походил на южного негра, который тоже этого для себя не делал. Теперь я не прикасаюсь к ней, я даже не подходил туда после несчастья… если то, что случилось, можно назвать несчастьем. Я подошел к собаке с винтовкой и застрелил ее, но с тех пор туда не подходил. Не могу. Может быть, со временем… Тогда я уберу всю эту грязь, а будку снесу.

Явились дети, и мне вдруг очень захотелось, чтобы они не подходили, — больше всего на свете. Девочка была нормальной, а вот мальчик…

Они затопали по ступенькам, глядя на меня, хихикая, а потом направились к двери в кухню.

— Калеб, — позвал Хэммерсмит. — Подойди сюда на секунду.

Девочка — точно его двойня, они были одного возраста — отправилась на кухню. Мальчик же подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал, что уродлив. Ему было года четыре, наверное, но в четыре года уже можно понять, что ты уродлив. Отец взял мальчика пальцами за подбородок и попытался поднять его лицо. Сначала мальчик сопротивлялся, но когда отец попросил его: «Пожалуйста, сынок», с нежностью и теплотой в голосе, он сделал, как просили.