Евгения Микулина - Женщина-VAMP
Хотя что я сам себе-то вру? Конечно, мне страшно!
Она замечает испуганное выражение моих глаз и тихонько качает головой:
– Не бойся. Я никогда – никогда! – не сделаю тебе ничего плохого. Мне просто нужно… почувствовать запах. Дай руку.
Она подносит мою ладонь к лицу – как делала много раз за время нашего романа. Но на этот раз на ее лице не нежность, как бывало раньше, а что-то другое – слова, чтобы описать это новое выражение, у меня как-то не находятся. Как зачарованный я слежу за мелкими изменениями в ее знакомых, любимых чертах. Она принюхивается к моей коже – прижимается носом к запястью, к тому месту, где видны вены, где бьется пульс – пульс, которого я у нее не почувствовал… Хотя, кстати говоря, я всегда был в этом смысле безнадежен – на всех занятиях по медицинской подготовке пульс ни у кого не мог обнаружить никогда.
Держа мою руку у лица, Марина склоняет голову набок и закрывает глаза – зажмуривается, будто в порыве мечтательности. Или словно прислушивается к чему-то внутри себя. И через секунду, когда она их открывает, они и правда не вишневые больше – они красные. Она открывает рот – приближает губы к моему запястью – и останавливается, не прикасаясь к коже, в сантиметре от моей вены.
Ее клыки удлиняются прямо у меня на глазах.
О господи.
Это правда?
Неужели это МОЖЕТ быть правдой?
Марина отстраняется от моей руки – глаза у нее все еще красные, и клыки звериные. Моя кисть безвольно падает на колено.
Не глядя Марина берет с журнального столика рядом с собой штопор, которым только что открывала для меня вино, и одним резким движением вонзает его себе в ладонь. А потом так же резко выдергивает.
Я дергаюсь всем телом в дурацком порыве остановить ее – и в инстинктивной реакции на воображаемую боль, которую испытываю вместе с ней. Потому что я все мысленно испытываю вместе с ней. Но на ее лице не отражается даже тени боли.
На ее ладони зияет сквозная рана, похожая на стигмат.
У этой раны рваные, развороченные края. Но из нее не вытекает ни капли крови.
А потом, через секунду, рана начинает затягиваться – словно в документальном фильме о живой природе, когда на убыстренной перемотке показывают долго-долго снимавшиеся кадры того, как прорастает семечко или распускается цветок.
Марина хмурится – видимо, рана заживает слишком быстро – раньше, чем она еще что-то успела мне показать. Она снова проделывает свою операцию со штопором. Я снова дергаюсь – мне кажется, меня сейчас вывернет.
А Марина тем временем берет с того же столика свой стакан и делает пару глубоких глотков. И показывает мне глазами на свою ладонь.
Теперь, когда она попила, из развороченной раны сочится кровь. Свежая кровь, которой в теле у Марины только что не было… А теперь есть – и она вытекает из раны, словно… вода из дырявого ведра.
Через несколько секунд кровотечение останавливается.
Еще через минуту ладонь у Марины гладкая, без единой царапины, – как будто ничего не было.
Она сидит передо мной на ковре – она больше не сердится. Она видит по моему лицу, что все мне доказала. И ее глаза снова становятся черными, страшными и старыми – и в них нет больше ни жажды крови, которую будит в ней мой человеческий запах, ни гнева на мою человеческую ограниченность, ни раздражения моим человеческим легкомыслием. В них только боль – древняя как мир. Я должен непременно узнать у нее, что же такое она пережила в жизни, что же такое видела на белом свете, чтобы боль ее стала такой… необъятной. Неутолимой и неисчерпаемой.
Она поднимает на меня взгляд, и ее губы, все еще перепачканные кровью, изгибаются в кривой, невеселой усмешке:
– А теперь?
Ее зубы снова ровные – клыки не длиннее обычных, человеческих.
Я знаю, о чем она спрашивает. Теперь, когда я наконец понял, о чем она говорила, когда получил ответ на свой вопрос – ЧТО она такое… Теперь могу ли я посмотреть ей в глаза и сказать, что люблю ее?
Она сидит передо мной на ковре, такая маленькая – встань мы рядом, она едва будет доставать мне до плеча. Такая тоненькая и хрупкая – я могу сомкнуть пальцы на ее талии, ее стопа меньше моей ладони, – я знаю, мы это проверяли. Я знаю каждый миллиметр ее миниатюрного, холодного тела. Я могу бесконечно любоваться тем, как переливаются оттенки в ее разметавшихся по плечам черно-красных волосах. Каждая линия ее бескровного бледного лица, каждая трещинка на ее окровавленных губах для меня – целый мир. Она молчит теперь, но в моем сознании звучит ее смех, и нежность ее голоса, и вздохи ее страсти. И ее рычание – да, и оно тоже…
Я не знаю, как нормальные люди должны реагировать на то, что сейчас со мной происходит. Я никогда ни во что сверхъестественное не верил – желаний не загадывал, даже глупых, из серии «если сейчас из-за угла выйдет брюнет, значит, я сдам экзамен на “отлично”». Я даже ни одного вещего сна не видел. Я обычный, ничем не примечательный москвич двадцати шести лет. Не особенно умный. Не особенно храбрый. Никакой… Я ничего не знаю о том, что за силы правят миром вокруг меня. Я думал раньше, что это законы физики. Похоже, что нет, – но мой мозг не приспособлен для того, чтобы осваивать все эти непостижимые вселенские материи. Я столкнулся с тем, чего не понимаю. И я не могу даже попытаться понять – потому что, извините, это вне человеческого понимания. Жизнь ткнула меня носом в некоторый факт: то, что я всегда считал сказкой, бредом, литературной легендой… То, в мифичности чего даже и не думал никогда сомневаться, – это нечто оказалось правдой. Сверхъестественное существует. В мире много такого, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Вампиры существуют.
Моя девушка – вампир.
Как прикажете переварить все последствия такого открытия за несколько секунд?
Это невозможно, и я даже пытаться не буду.
Я знаю только то, что касается меня.
У моих ног сидит женщина, которая изменила мой мир, изменила меня – подарила мне чувство, которое я всегда считал выдумкой поэтов. Выдумкой такой же нереальной, как вампиризм. Женщина, чье появление раскрыло мне глаза на всю красоту Вселенной, обострило все мои чувства и полностью меня перекроило. Женщина, которая превратила мое существование… в жизнь.
В конце концов, что такое вампир? ОК, она пьет кровь. А я люблю хот-доги – многие думают, что это страшная гадость. Мне не все равно, что она ест?
Она сидит у моих ног, бледная, потерянная, сложив руки на коленях и подняв на меня взгляд. В ее глазах боль, которая ее убивает. Боль, которая МЕНЯ убивает. Потому что у меня нет жизни без нее – отдельно от нее.
Говорят, вампиры – не-мертвые. Носферату. В них нет жизни. Но как тогда она могла подарить жизнь мне? А она сделала это. Подарила мне жизнь.
