Мелисса Круз - Маскарад
Шайлер скормила Бьюти остатки еды со своей тарелки, проверила почтовый ящик и вяло попыталась доделать домашнее задание.
Потом она отнесла поднос на кухню и помогла Хэтти загрузить посудомойку. Был уже десятый час. Дедушку увели больше двенадцати часов назад. Сколько же может тянуться это заседание?
В конце концов, уже около полуночи, в замке повернулся ключ. Это был Лоуренс. Вид у него был изможденный, лицо избороздили морщины. Шайлер показалось, будто за прошедшие часы он постарел на несколько десятилетий.
— Что произошло? — спросила она, вскочив с диванчика у окна, где уже успела задремать.
Гостиная, из которой убрали тяжелые шторы и чехлы с мебели, оказалась на удивление уютным местом. Хэтти разожгла огонь в камине, и Шайлер любовалась видом на реку и никак не могла налюбоваться.
Лоуренс повесил свою помятую шляпу на вешалку и тяжело опустился в одно из старинных кресел, стоявших напротив камина. С сиденья поднялось облачко пыли.
— Корделии не мешало бы потратить немного денег, чтобы в доме было малость почище, — проворчал Лоуренс. — Я ей оставлял на черный день.
Корделия всегда держалась так, что Шайлер была убеждена: денег у них нет, а то немногое, что имеется, уходит на нужды первой необходимости: оплату учебы в Дачезне, еду, крышу над головой, жалованье минимуму прислуги. На все выходящее за эти пределы — новая одежда, деньги на кино или рестораны — выделялось с ворчанием по доллару.
— Бабушка всегда говорила, что мы разорены, — сказала Шайлер.
— По сравнению с тем, как мы жили прежде, — да, конечно. Но мы, ван Алены, отнюдь не банкроты. Я проверил сегодня счета. Корделия разумно вкладывала деньги. На проценты набегали новые проценты. Нам следует снова привести дом в надлежащий вид.
— Ты ходил в банк? — с легким испугом спросила Шайлер.
— Да, мне пришлось пробежаться по ряду дел. Давненько я не бывал в Нью-Йорке. Просто удивительно, как изменился мир. В Венеции это как-то упускаешь из виду. Столкнулся с несколькими друзьями. Кашинг Карондоле настоял, чтобы я поужинал с ним в нашем прежнем клубе. Извини, мне стоило бы вернуться пораньше, но нужно было выяснить, что Чарльз тут наворотил в мое отсутствие.
— Но что произошло в Комитете?
Лоуренс извлек из кармана сигару и осторожно раскурил ее.
— А, ты насчет слушания?
— Да! — с нетерпением произнесла Шайлер.
Небрежность Лоуренса заинтриговала ее.
— Ну, они привели меня в Хранилище, — сообщил Лоуренс. — Мне пришлось объясниться с Советом — с верховным руководством. Стражи, старейшины. В общем, бессмертные вроде меня.
Бессмертными называли вампиров, сохраняющих одну и ту же физическую оболочку на протяжении столетий; они получали особое дозволение не участвовать в цикле погружении в сон и пробуждений, именуемом также реинкарнацией.
— Никогда не видал такого жалкого сборища, — сказал Лоуренс, скривившись от отвращения. — Форсайт Ллевеллин — сенатор, мыслимо ли? В Плимуте он был всего лишь лакеем Михаила. Позор, да и только! И это категорически противоречит кодексу. Видишь ли, так было не всегда. Прежде мы правили. Но после того бедствия в Риме мы договорились о том, что отныне не станем занимать правящие посты в человеческом обществе.
Шайлер кивнула. Корделия рассказывала ей об этом.
— И они вышибли Карондоле из Совета! Кашинг рассказал мне об этом. И все потому, что он предложил кандидус суффрагиум.
— А что это такое?
— Открытое голосование. Выборы главы Совета.
— Но я думала, Михаил... Чарльз... он — Регис. Навсегда.
— Не совсем, — отозвался Лоуренс, стряхивая пепел в пепельницу, которую он извлек из кармана куртки.
— Нет?
— Нет. Комитет — не демократия. Но и не монархия. Было договорено, что вопрос о главенстве можно ставить, если Комитету кажется, что Регис выполняет свои обязанности не так, как должно. Тогда объявляется открытое голосование.
— А оно уже когда-нибудь проводилось?
— Да. — Лоуренс опустился в кресле так низко, что виден был лишь дым от его сигары. — Один раз, в Плимуте.
— И что произошло?
— Я проиграл. — Лоуренс пожал плечами. — Они выставили нас с Корделией из Совета. С тех пор мы не имели влияния в Комитете. Мы подчинились их правилам, а позднее, примерно во время «позолоченного века», решили разъехаться.
— Почему? — спросила Шайлер.
— Корделия ведь рассказывала тебе: мы подозревали, что кто-то из высокопоставленных членов Совета укрывал Серебряную кровь. Я решил, что для нее будет безопаснее, если я исчезну на некоторое время и продолжу расследование так, чтобы Совет об этом не знал. Нам казалось, что это разумный ход. Но, увы, в результате меня не оказалось здесь, когда Аллегру постигла та роковая любовь. Или когда ты родилась. А мои труды оказались бесплодны. Я и поныне ничем не могу подтвердить свои подозрения.
— Но что произошло? Почему они отпустили тебя? Я думала, ты изгнанник.
Лоуренс коротко хохотнул.
— И они думали так же. Только они позабыли, что я удалился в изгнание добровольно. У них не было особого выбора. Я не нарушил ни кодекса, ни единого закона. Так что у них не нашлось никаких оснований препятствовать мне. Однако же, поскольку я отсутствовал так долго, они потребовали от меня подтверждения.
— Подтверждения чего?
— Что я не буду посягать на верховенство в Комитете, как сделал однажды. Ну, не призывать к новому открытому голосованию. Они даже вернули мне место в Совете, при условии, что я не стану снова поднимать вопрос об угрозе со стороны Серебряной крови. Как утверждает Чарльз, угроза Кроатана остановлена — если вообще когда-либо существовала.
— Только на том основании, что за последние три месяца никто не умер, — невесело усмехнулась Шайлер.
— Да. Они, как обычно, слепы. Серебряная кровь вернулась. Как мы с Корделией их и предупреждали много лет назад.
— Но зато все остальное в порядке, — радостно произнесла Шайлер. В этот момент угроза, исходящая от Кроатана, ее не волновала. — Ты вернулся, и они ничего не могут с этим поделать.
Лоуренс устремил печальный взгляд на огонь в камине.
— Не совсем. Я принес плохие новости.
Улыбка исчезла с лица Шайлер.
— Чарльз сообщил, что он намерен удочерить тебя.
— Это как? Почему вдруг?
Чтобы Чарльз Форс ее удочерял? На каком основании? Что это за недобрая шутка?
— К несчастью, он приходится тебе ни больше ни меньше как дядей. Когда Аллегра, его сестра, разорвала узы и отказалась назвать его своим супругом в этом цикле, он отвернулся от семьи ван Ален. Точнее говоря, он делал все, чтобы уничтожить нашу семью. Уничтожить твою мать. Он не мог ей простить, что она вышла замуж за твоего отца и родила тебя. Он ожесточился против нее. Он даже сменил имя.
