Клайв Баркер - Таинство
— Я по-прежнему… по-прежнему верю, что наши жизни не бесцельны, — ответил Джекоб. — Я должен в это верить.
— А я не верю, — откровенно сказала Роза. — После вчерашней возни я поняла, что во мне не осталось здоровых желаний. Ни малейших. Ни одного. Детей больше не будет. Не будет дома и очага. И не будет дня прощения, Джекоб. Это точно. Мы одни и можем делать все, что хотим. — Она улыбнулась. — Этот мальчик…
— Уилл?
— Нет. Который поменьше — Шервуд. Я дала ему полизать мои сиськи. И знаешь, думала, что находить в таких вещах удовольствие — это извращение, но, господи боже мой, от этой мысли наслаждение лишь усиливалось. И когда этот мальчик ушел, я стала думать: а что еще может доставить мне удовольствие? Какие гадости я еще могу совершить?
— И?
— Мой разум стал взвешивать возможности, — сказала она с улыбкой. — Правда-правда. Если мы не будем прощены, то зачем изображать из себя что-то иное, чем мы есть на самом деле? — Она сверлила его взглядом. — Зачем я буду тратить душевные силы, надеясь на то, чего у нас никогда не будет?
Джекоб уклонился от ее ласк.
— Ты меня не искушай — не получится, — сказал он. — Так что не трать время. Я действую по плану…
— Книга сгорела, — перебила Роза.
— Я сделаю другую.
— А если и она сгорит?
— Сделаю еще одну! И еще! Эта утрата только добавила мне уверенности.
— И мне тоже.
Черты Розы утратили теплоту, и ее совершенная красота стала казаться почти трупной.
— С этой минуты я стану другой женщиной. Буду предаваться наслаждениям, как только появится такая возможность. И любыми доступными средствами. А если кто-то или что-то одарит меня ребенком, я извлеку его из себя заостренной палкой.
Эта мысль пришлась ей по вкусу. Пронзительно рассмеявшись, Роза повернулась спиной к Джекобу и плюнула на пепел.
— Я плюю на твою книгу, — сказала она и плюнула еще раз. — И на прощение. — Она плюнула снова. — И на Господа. Больше Он от меня ничего не получит.
И больше ничего не добавила. Даже не посмотрев, какой эффект все это произвело на Джекоба (она была бы разочарована: он смотрел на нее с каменным лицом), Роза вышла из комнаты. И только когда она скрылась из вида, Джекоб заплакал. Это были мужские слезы, слезы командующего перед разбитой армией или отца на могиле сына. Он скорбел не столько о книге (хотя и о ней тоже), сколько о себе. Теперь он останется один. Роза — когда-то его любимая Роза, с которой он разделял самые заветные мечты, — пойдет своим путем, а он — своим, с ножом, пишущей ручкой и новым дневником с пустыми страницами. Ах, как это будет тяжело после стольких прожитых вместе лет, когда ему предстоит такая громадная работа и когда небеса так безмерно широки.
И вдруг пришла непрошеная мысль: почему бы не убить ее? Он может немедленно получить компенсацию за случившееся, в этом нет сомнений. Резануть ей по горлу — и конец, она рухнет, как забитая корова. В последние мгновения он утешит ее, скажет о том, как сильно ее любил, хотя и по-своему, как собирался посвящать ей свои труды до самой последней черты. Разорив очередное гнездо, опустошив очередную нору, он говорил бы ей: «Это в твою честь, моя Роза, и это, и это», пока его руки, окровавленные и утомленные, не закончили бы тяжкий труд.
Он вытащил из-за пояса нож, уже представляя, какой звук раздастся, когда лезвие вскроет ей горло, как с хрипом будет вырываться из него дыхание, как будет пениться кровь. И направился следом за Розой в зал заседаний.
Она ждала, повернувшись к нему, со своими любимыми веревочками в руках (Роза называла их четками), — они вертелись на ее пальцах, словно змейки. Одна метнулась, как только он приблизился, и обхватила его запястье с такой силой, что у Джекоба перехватило дыхание.
— Как ты смеешь?! — воскликнула Роза.
Вторая веревочка прыгнула с ее руки и, обернувшись вокруг его шеи, стянула руку с ножом у него за спиной. Роза сверкнула глазами — хватка стала крепче — и вывернула руку с ножом прямо к его лицу.
— Ты мог бы убить меня.
— Я бы попытался.
— Я стала бесполезна для тебя в качестве чрева, так что вполне могу пойти на обед собакам, так ты решил?
— Нет. Я только… я хотел все упростить.
— Это что-то новенькое, — едва ли не с восторгом сказала она. — Какой глаз — выбирай.
— Что?
— Я хочу выколоть тебе глаз, Джекоб. Этим твоим маленьким ножичком…
Она силой воли затянула веревки. Раздался едва слышный треск.
— Так какой?
— Если ты причинишь мне вред, между нами будет война.
— А война — это мужское дело, и я проиграю. Ты это имеешь в виду?
— Ты сама знаешь, что проиграешь.
— Я о себе ничегошеньки не знаю, Джекоб. Ничуть не больше, чем ты. Я научилась всему, глядя, как женщины делают то, что делают. Возможно, из меня вышел бы прекрасный солдат. А вдруг между нами случится такая война, что ее скорее можно будет назвать любовью, только кровавой? — Она наклонила голову. — Так какой глаз?
— Никакой, — ответил Джекоб, и теперь в его голосе чувствовалась дрожь. — Мне нужны оба глаза, чтобы делать мою работу. Забери один — и можешь забирать жизнь.
— Я хочу компенсацию, — сказала она сквозь зубы. — Хочу, чтобы ты заплатил за то, что собирался сейчас сделать.
— Бери что угодно, только не глаз.
— Что угодно?
— Да.
— Расстегни ширинку.
— Что?
— Ты прекрасно слышал. Расстегни ширинку.
— Нет, Роза.
— Я хочу одно из твоих яиц, Джекоб. Либо яйцо, либо глаз. Решай.
— Прекрати, — сказал он увещевательно.
— Я что — должна растаять? Ослабеть от сострадания? — Она покачала головой. — Расстегни ширинку.
Свободной рукой он потянулся к паху.
— Можешь сделать это сам, если тебе так легче. Ну? Легче?
Он кивнул. Она позволила веревочкам на его запястье немного расслабиться.
— Я даже не буду смотреть, — добавила она. — Договорились? И тогда, если ты на секунду потеряешь присутствие духа, об этом никто не будет знать, кроме тебя.
Веревочки отпустили его руку, вернулись к Розе и обернулись вокруг ее шеи.
— Давай.
— Роза…
— Джекоб?
— Если я сделаю это…
— Да?
— Ты никогда никому не расскажешь?
— О чем?
— О том, что у меня чего-то не хватает.
Роза пожала плечами.
— Кого это волнует?
— Скажи, что ты согласна.
— Я согласна. — Она повернулась к нему спиной. — Режь левое. Оно немного провисает — наверно, созрело побольше.
Она ушла, а он остался в коридоре, ощущая рукоять ножа в своей ладони. Он приобрел его в Дамаске через год после смерти Томаса Симеона и с тех пор использовал бессчетное количество раз. Тот, кто сделал этот нож, не обладал сверхъестественными способностями, но с годами клинок становился только лучше, острее. Он с легкостью вырежет то, чего хочет эта сучка, подумал Джекоб. И на самом деле ему все равно. Теперь ему без надобности то, что лежит в его ладони. Два яйца в кожаном мешочке — только и всего. Он вонзил острие в собственную плоть и набрал полные легкие воздуха. Роза напевала одну из своих чертовых колыбельных. Он дождался высокой ноты и резанул.
