Джозеф Ле Фаню - Комната в гостинице «Летучий дракон»
Однако беспокойство рассеялось само собой. Если бы нам грозила опасность, она непременно сообщила бы мне. В ее положении было вполне естественным волноваться по мере того, как приближалась решающая минута.
Тем не менее она отсутствовала дольше, чем я мог вынести. В нетерпеливом ожидании я начал прохаживаться взад-вперед по комнате. Она была невелика. В глубине находилась другая дверь. Распахнув ее, я прислушался. Повсюду царствовало безмолвие. Лишь взволнованное состояние способно оправдать все глупости, что я наделал в тот вечер. Вместо того чтобы тут же закрыть дверь, я не только не закрыл ее, но, взяв в руки свечу, решительно прошел вовнутрь.
Меня ожидало поразительное открытие.
Глава двадцать третья
ЧАШКА КОФЕ
В комнате не было ковров. На полу лежали разбросанные стружки и несколько десятков кирпичей. На узком столе стоял предмет, присутствие которого настолько меня поразило, что я не поверил собственным глазам.
Я подошел и снял простыню, нисколько не скрывавшую форму этого предмета. Сомнений не оставалось. Передо мной стоял гроб, и на крышке красовалась табличка с надписью по-французски:
«Пьер-Ларош де Сент-Аман, двадцати трех лет».
Я отшатнулся, потрясенный вдвойне. Итак, похоронная процессия еще не оставляла замок! В комнате лежало тело. Меня обманывали. Вероятно, это обстоятельство и было причиной явного замешательства графини. Она поступила бы умнее, если бы откровенно сказала мне правду.
Вернувшись в первую комнату, я аккуратно затворил дверь в импровизированную усыпальницу. Недоверие графини ко мне было величайшей неосмотрительностью, какую она могла допустить. Не может быть ничего опаснее, чем осторожность не к месту. Стоило мне невовремя выглянуть в соседнюю комнату, и я нос к носу столкнулся бы именно с теми людьми, которых следовало избегать.
Я не успел еще подумать как следует над происшедшим, когда появилась графиня. С первого взгляда заметив перемену в моем выражении, она быстро покосилась на дверь.
— Вас что-то расстроило, милый Ричард? Вы выходили?
Я откровенно сознался в том, что видел.
— Какой ужас! Простите меня, великодушный рыцарь. Мне не хотелось тревожить вас заранее, увы! Тело здесь, но граф уехал за четверть часа до того, как я зажгла лампу и приготовилась встретить вас. Гроб привезли минут десять спустя по отъезде графа, — графиня вздохнула. — Он отправился вперед из опасения, чтобы на кладбище не подумали, что похороны отложены. Тело бедного Пьера должно было обязательно прибыть к ночи, и у графа есть причины желать, чтобы вся эта история закончилась до утра. Минут через пятнадцать дроги с гробом отправятся из замка, и тогда мы будем свободны пуститься в наш безумный и счастливый путь.
Лошади запряжены, карета у ворот; что же касается этого ужасного предмета, — она мило содрогнулась, — не будем о нем больше думать.
Она заперла дверь в мрачную комнату, и, когда возвратилась ко мне, на ее лице и во всей фигуре так пленительно выражалось раскаяние, что я готов был кинуться к ее ногам.
— Последний раз, — проговорила она грустным голосом, — я обманываю моего храброго и прекрасного Ричарда, моего великодушного героя. Прощает ли он меня?
Опять произошла сцена страстных излияний, любовных восторгов и пламенной декламации; но шепотом, чтобы не дать пищи ушам посторонних.
Наконец она подняла руку, как бы предупреждая меня, чтобы я замер на месте; не сводя с меня глаз, она, затаив дыхание, с минуту прислушивалась к тому, что происходило в комнате, где стоял гроб. Слегка кивнув головой, она на цыпочках подошла к двери, взмахнула рукой, чтобы я не подходил, и спустя немного возвратилась ко мне опять на цыпочках, чтобы шепнуть:
— Уносят гроб… пойдемте!
Следом за ней я прошел в комнату, где она разговаривала с горничной. Кофейник и старинные фарфоровые чашки стояли на серебряном подносе; возле были рюмки и бутылка с ликером.
— Позвольте служить вам, и прошу не противоречить мне. Здесь я ваша служанка и исполню любое желание любимого.
Она налила чашку кофе и подала мне, нежно опершись свободной рукой о мое плечо, гладя мои волосы.
— Выпей, дорогой, — шептала она, — пожалуйста.
Кофе оказался превосходным; после него она подала мне рюмку ликера, который я тоже выпил.
— Вернемся в комнату, — предложила она. — Наверное, эти ужасные люди уже ушли, и там мы будем в безопасности.
— Приказывай, я повинуюсь, моя леди! — шептал я в упоении.
Бессознательно я исполнял роль героя по образцу французской школы сердечного пламенения. Даже теперь меня в жар бросает, как я вспоминаю напыщенную дребедень, которой угощал графиню де Сент-Алир.
— Хорошо, извольте выпить еще крошечную, совсем крошечную рюмочку ликера, — отвечала она шутливо.
Для этой легкомысленной женщины мрачность похорон и тягостное волнение тревожных минут словно не существовали больше. Она побежала за другой рюмочкой ликера, которую я по произнесении пылкого тоста поднес к губам и осушил залпом.
Я целовал ее руки, губы, смотрел в ее прекрасные глаза и принимался опять целовать, не встречая сопротивления.
— Ты называешь меня Ричард, каким именем мне называть тебя, мое божество?
— Называй меня Евгенией, это мое имя. Отбросим все условности и будем искренни друг перед другом! Разумеется, если ты любишь меня так же, как я люблю тебя.
— Евгения! — воскликнул я в восторге от ее имени.
В конце концов я выразил нетерпение отправиться в путь. Однако какой-то странный обморок случился с моими чувствами: тело онемело, отказывалось повиноваться. Мозговая оболочка точно внезапно сжалась и так и застыла. Ощущение было не столько болезненным, сколько неодолимым и неприятным.
— Милый, что с тобой? — с ужасом воскликнула графиня. — Ты не болен? Умоляю тебя, сядь в это кресло!
Она почти насильно усадила меня; у меня не было сил, чтобы сопротивляться. Ощущения, последовавшие за первыми, были легко узнаваемы. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, со стиснутыми челюстями, неспособный ни пошевелиться, ни даже закрыть глаза. В несколько секунд я погрузился точно в такое же состояние, в каком находился в течение ужасных часов, проведенных на пути к Парижу во время ночного путешествия с маркизом д’Армонвилем.
Горе графини выразилось громко и не поддавалось описанию. Она, по-видимому, забыла всякий страх: звала меня по имени, встряхивала, поднимала мою руку и давала ей снова упасть, безостановочно умоляя меня самыми трогательными словами подать признаки жизни и грозя в противном случае наложить на себя руки.
