Том Холланд - Спящий в песках
Подтверждением обоснованности такого предположения стало полученное через несколько дней после скандала с французами письмо от Теодора Дэвиса Он, похоже, пребывал в крайнем возбуждении. Речь в послании шла о находке, сделанной Дэвисом в Долине царей, – о неразграбленной гробнице, полной сокровищ. Не могу не признать, что при этом известии я испытал смешанные чувства. С одной стороны – живой интерес к столь редкостной находке, а с другой – острую зависть: ведь по справедливости честь такого открытия должна была принадлежать мне. Поначалу я решил было, что Дэвис наткнулся на то самое место, где в последний вечер пребывания в Долине царей работал я сам, но, торопливо прочитав письмо до конца, я убедился в безосновательности своих опасений. Из текста явно следовало, что он проводил раскопки на другом склоне. Тем не менее находка Дэвиса представляла для меня немалый интерес, ибо, по его мнению, захоронение принадлежало родителям царицы Тии.
" В этом не может быть ни малейших сомнений, – сообщал Дэвис. – До сих пор мне не доводилось слышать о погребении в Долине царей тех, кто не принадлежал к царствовавшим династиям, однако на крышках саркофагов сохранились имена усопших: Юаа, отец царицы, и Туа, его супруга. Уцелели и мумии, причем мужская в отличном состоянии.
Знаю, что вы склонны были считать его нубийцем, – писал далее Дэвис, – однако должен заверить вас, что этот Юаа ни капельки не похож ни на одного чернокожего африканца из тех, кого мне до сих пор доводилось встречать. По существу, он просто копия одного моего знакомого политика, еврея с Род-Айленда тот же крючковатый нос и такая же чертовски длинная шея. Скажу по правде, мне несколько обидно за вас. Вы копали здесь столько лет, просеяли сквозь сито чуть ли не всю пустыню, а стоило вам уехать, и какие-то новички совершили столь замечательное открытие".
На самом деле, конечно, обидно было не ему, а мне. Хотя Дэвис и не упустил случая позлорадствовать, оказалось, что наше прежнее сотрудничество еще кое-что для него значит. Находкам, о которых он сообщал – сначала сокровищам, а через несколько месяцев и мумиям, – предстояло отправиться в Каирский музей, и Дэвис, вознамерившийся выпустить о них книгу, решил заказать мне иллюстрации.
"Мне доподлинно известно, – писал он, – что лучшего рисовальщика среди специалистов по Древнему Египту мне не найти. Я собственными глазами видел выполненные вами акварели. Так не сочтите за труд по прибытии артефактов из гробницы в Каир сделать необходимые для публикации рисунки.
Разумеется, – добавлял Дэвис в постскриптуме, – за соответствующее вознаграждение".
Я тут же ответил согласием, печально подумав, что, возможно, довольно скоро копирование древностей снова станет для меня источником средств к существованию. Правда, в отставку меня пока не спровадили, но в силу того, что я не мог заставить себя просить прощения, не будучи виноватым, ситуация оставалась напряженной. Я знал, что Масперо, искавший выход из тупика, планирует на время, пока все не уляжется само собой, удалить меня из Каира, направив в какое-нибудь захолустье, и такое несправедливое решение заставляло меня со всей остротой чувствовать унизительность своего положения.
Смириться с мыслью о необходимости оставить Каир – особенно после того, как удалось напасть на столь многообещающий след, – было непросто, однако ради сохранения должности стоило согласиться даже на такой шаг. С величайшей неохотой я подчинился необходимости и отправился в Танту, захолустную дыру, назначенную мне новой резиденцией. В жизни не видел я более жалкого городишка: к жаре и скуке там добавлялось еще и ужасающее состояние канализационных систем. Зловоние удручающе действовало даже на моих бедных птичек, так что с каждым новым вдохом искушение плюнуть на все и подать в отставку становилось сильнее и сильнее. Правда, решиться на столь судьбоносный шаг означало лишить себя не только заработка, но и – что было для меня важнее – полномочий главного инспектора, которые, как хотелось надеяться, еще могли мне когда-нибудь пригодиться. Оставалось лишь раз за разом напоминать себе об усвоенных ранее уроках: главные добродетели археолога суть терпение, терпение и еще раз терпение.
* * *Наконец в самый разгар невыносимо знойного лета я получил известие о том, что артефакты, извлеченные из гробницы Юаа, прибыли, и, испросив при первой возможности двухнедельный отпуск, отправился в Каирский музей. Радость была двойной: во-первых, я получил временное избавление от кошмарного времяпрепровождения в Танте, а во-вторых, предвкушение встречи с сокровищами наполняло меня радужными надеждами. Как и утверждал Дэвис, сохранность артефактов можно было назвать превосходной, а их ценность свидетельствовала о том, что покойный являлся важной персоной. Надписи характеризовали его как человека, "служившего тенью фараона", а его супругу – как "превосходящую всех в гареме". Правда, это мало что объясняло и уж во всяком случае не проливало свет на причины, позволившие людям, пусть и богатым, но не принадлежавшим к царскому роду, удостоиться чести погребения в Долине царей. К сожалению, находки Дэвиса не способствовали раскрытию этой загадки: надписи и изображения на саркофагах – обычно главный источник сведений о погребенных – на сей раз почему-то были на редкость скупы. Обидно, но мне не удалось обнаружить какие-либо указания относительно происхождения самого погребенного и того, каким образом его дочь вопреки веками освященной традиции и законам религии стала супругой фараона и законной царицей. Мне уже давно казалось, что разгадка этих головоломок может иметь решающее значение, – и тем досаднее было признавать факт неудачи.
Надежды, однако, я не лишился. Сокровища были выставлены на всеобщее обозрение в галерее, вокруг них постоянно толпились зеваки, и в таких условиях не было ни малейшей возможности уделить ценнейшим артефактам то внимание, которого они, вне всякого сомнения, заслуживали. Благодаря письменному обращению Дэвиса к руководству музея мне предоставили возможность рисовать после закрытия музея, а работа ночью – в тишине, сумраке и одиночестве – весьма способствовала обретению внутренней готовности к постижению неведомого. Однако завеса тайны оставалась опущенной, и я, делая свои рисунки, все больше и больше утверждался во мнении, что взгляд мой лишь скользит по поверхности, не проникая в суть. Что же именно проходило мимо моего внимания?
Я всерьез задумался над этой проблемой после того, как однажды вечером пришел в галерею за полчаса до ее закрытия и потолкался среди последних немногочисленных посетителей, стараясь взглянуть на выставленные сокровища с их точки зрения, как если бы был не профессионалом, а любопытствующим обывателем. Ничего особенного такой подход не дал, и я, оставив рисовальные принадлежности в галерее, отправился бродить по другим залам в ожидании того часа, когда музей закроется, галерея опустеет и можно будет спокойно продолжить работу. Назад, к сокровищам гробницы Юаа, возвращаться пришлось уже через погрузившиеся во мрак залы, но мое рабочее место оставалось освещенным, что и позволило мне сразу заметить амулет.
