Дион Форчун - Жрица моря
Перед моими глазами шли процессии одетых в белое жрецов, бритоголовых и сверкавших своими золотыми поясами, поднимавшихся по торжественному пути вверх; а на тропинках, пересекавших болота, я видел простой люд, одетый в грубую серую дерюгу согласно обычаям земли, которой они истово служили. Я видел также яркие одежды моряков и стражников; мои глаза различали высверки света на оружии. Предвечерняя дымка стелилась над Иштар Бер, и вдоль причальных стенок там гордо высились странные большие корабли, пришвартованные то носом, то кормой; их пурпурные, голубые и розовые паруса, свернутые на миделе, дамокловыми мечами нависали над закованными в цепи гребцами. Темный зев морской пещеры на Белл Ноул теперь был виден мне настолько отчетливо, что, казалось, я различаю ту, что находится внутри, и даже знаю: сейчас она свершает жертвоприношение. Неожиданно я пришел в себя и заметил, что мисс Морган пристально наблюдает за мной; я подумал — сколько же она смогла узнать о том, что мне привиделось, по выражению моего лица.
Она встала и первой начала спускаться. Выветренная земля склона, кое-где покрытая ютившимися за камнями редкими пучками травы, была настолько горячей, что обжигала руку, и бурые ароматные травы, так любившие эту насквозь пропитанную солнцем землю, щедро отдавали свои острые и пряные запахи. И я вспомнил тот запах, который однажды пронзил меня в пустом доме в момент, когда мисс Морган распахнула свою шубу, открыв мне нежную шею юной девушки.
Я не жалел о том, что нам пришлось вернуться к машине, ибо спускаться по этим узким, редко разбросанным ступенькам было так же тяжело, как и подниматься. Как только мы достигли ведущей к форту дороги, мисс Морган предложила вновь покинуть автомобиль и взобраться на вершину, чтобы рассмотреть поближе пирамиды; но на этот раз мне пришлось сказать «нет». Изложив причины, я почувствовал себя жалким и несчастным, а мисс Морган огорчилась, поскольку чувствовала, что ей обязательно следует побывать там. Нет, я положительно был не лучшим вариантом для совместной жизни. Стоит ли удивляться, что я порядком надоел своей семье? Когда подобное настроение посещало меня дома, я выпускал пар, провоцируя ссору с сестрой (что было совсем не трудно). Не думаю, что то же самое мне удалось бы проделать и с мисс Морган, хотя я убедился в том, насколько я изменился с момента начала астмы, — ведь теперь мой набор привычных настроений стал совсем иным. Это буквально добило меня; и когда, выбравшись из машины, я в дурацкой тишине провожал ее в большую гостиную, я не мог выговорить ни слова.
Внезапно она обернулась и внимательно посмотрела на меня: я стоял перед ней, как провинившийся ребенок. Она взяла меня за плечи и крепко встряхнула.
— Уилфрид, не будь букой, — произнесла она, довольно увесисто хлопнув меня по щеке.
Я был бы менее удивлен, окати она меня сейчас холодной водой. Много раз (и вполне заслуженно) мне случалось получать пощечины от моей сестры, и один раз я даже хорошенько двинул ее в челюсть в ответ — но это было совсем другое, так что я чувствовал себя почти на седьмом небе, хотя совсем не ожидал от себя такой реакции. Заметив это, мисс Морган улыбнулась. Затем она удалилась снимать свою шляпу, предоставив меня самому себе, а я уселся в одно из ее кресел с отпиленными ножками, пытаясь собрать воедино остатки собственных мыслей.
У меня их оказалось как раз достаточно, чтобы задуматься о том, как я буду себя чувствовать, когда мисс Морган закончит свои дела со мной, соберется и уедет обратно в Лондон. Неожиданно что-то взбунтовалось у меня внутри, и я сказал самому себе: «после нас — хоть потоп!», вновь удобно откинулся на этом кресле с отпиленными ножками и с наслаждением вытянул свои, и закурил сигарету, и поклялся самому себе, что в следующий раз, когда мисс Морган вздумается взять меня за плечи и встряхнуть, я ее поцелую. В любом случае, ко времени, когда она вернулась, я был готов во всеоружии вступить в любую игру, которую она предложила бы, — и даже начал разрабатывать пару своих вариантов. Но стоило мне ее увидеть, как я почувствовал, что не могу играть в игры с мисс Морган: она явно была женщиной не того сорта.
Это, естественно, вновь совершенно сбило меня с толку, хотя несколько в другом направлении; и она конечно увидела это, и похлопала меня по плечу, и я поймал ее руку, и поцеловал ее, и оказалось, что это направило ход вещей в настолько правильное русло, что даже трудно описать. В любом случае, после этого я почувствовал, что удивительно счастлив с ней! Между Морган Ле Фэй и мною существовало что-то, делавшее формальности невозможными. Я совсем не желал этого, ибо это грозило испортить все. Признаю: случалось, что я закипал, будучи как-никак мужчиной; но в то же время я действительно не хотел этого. Именно с этого момента я стал называть ее Морган Ле Фэй. Я больше никогда не называл ее мисс Морган; но с другой стороны, я так никогда и не назвал ее Вивьен, даже за глаза.
Мы прошли в столовую ужинать, и впервые я отведал замечательного жаркого, которое она часто готовила мне впоследствии. Это было восхитительно: наблюдать, как она готовит. В столовой был длинный массивный обеденный стол, один конец которого занимала вся ее кухонная утварь; миссис Трет обычно приводила все это в порядок и моментально исчезала, оставляя форт и прилегающую к нему местность в полном нашем распоряжении. Среди прочего там была большая медная жаровня, стоявшая на спиртовке; сбоку от жаровни лежал стеганый колпак-ленивец, позволявший долгое время сохранять пищу в горячем состоянии, а также целый набор самых разных специй и добавок: там был сладкий базилик, перец и сухое белое вино вместо уксуса. С помощью вышеозначенного Морган Ле Фей готовила абсолютно все: был ли это крем, бульон, или пища, которую обычно готовят на масле. Кроме того, она пекла различные виды хлебцев, рецепты которых она собирала в разных странах мира; это было разительным контрастом с единственным видом хлеба, распространенным у нас в Англии. Потом она заставила Третоуэна посадить всякую зелень и научила меня есть крамбе приморскую и козлобородник в сыром виде, и вкус их был невыразимо приятен мне. Она знала практически любую кухню, начиная с китайской и заканчивая перуанской, так что я научился есть хрустящие поджаренные макароны так, чтобы продукт не оставался у меня в волосах, и начал понимать толк в матэ (парагвайском чае из особого набора трав), в то же время, стоя у дальнего конца обеденного стола в своих средневековых нарядах с серебряным секачом в руке, она выглядела скорее жрицей у алтаря, чем домохозяйкой, а медная жаровня, тускло поблескивающая в голубом пламени спиртовки, больше напоминала ведьмин котел. Стол освещали очень красивые свечи — высокие, конусообразные — в общем, изумительная вещь; а снаружи до нас доносился немолчный рокот моря. В ожидании ужина я любил сидеть и смотреть на нее; к счастью, меня хватало на то, чтобы понять, что лишь глупец мог надеяться превратить эту женщину в домохозяйку, — это было так же неразумно, как посадить ласточку в клетку, — ведь красота ласточки заключена в ее полете.
