Хилари Мантел - Чернее черного
Когда Элисон было восемь, или, может быть, девять, или десять, однажды днем она играла на улице, погода стояла сырая и пасмурная, конец лета. Эл была одна, разумеется: играла в лошадок, иногда ржала и переходила на галоп. Жесткая трава на заднем дворе местами протерлась, как ворс на покрывале, превращавшем чердак в маленький дворец.
Что-то привлекло ее внимание, она перестала гарцевать и присмотрелась. Она увидела, как мужчины снуют из гаража в гараж с коробками в руках.
— Привет! — крикнула она и помахала им. Она не сомневалась, что знает их.
Но минутой позже решила, что это незнакомые мужчины. Сложно сказать. Они отворачивали лица. Ей стало не по себе.
Молча, глядя под ноги, они бродили по кочковатой земле. Молча, глядя под ноги, передавали коробки. Она не могла понять, далеко они или близко; словно свет загустел и стал вязким. Она шагнула вперед, хотя знала, что нельзя это делать. Грязные ногти впились в ладони. Тошнота подкатила к горлу. Она сглотнула и ощутила жжение в горле. Очень медленно она отвернулась. Тяжело шагнула к дому. Еще шаг. Воздух густой, как грязь, налипшая ей на лодыжки. Она догадывалась, что в коробках, но, как только вошла в дом, знание начисто выскользнуло из ее головы, как наркотик выскальзывает из шприца глубоко в вену.
Мать сидела в пристройке и болтала с Глорией.
— Прости, дорогая, — вежливо сказала она, — я только погляжу, не хочет ли этот ребенок, чтобы его оттрепали за уши. — Она повернулась и неприязненно уставилась на дочь. — Посмотри на себя, — сказала она. — Иди умойся, ты вся потная, меня от тебя тошнит, блин. Я в твои годы такой не была, я была хорошенькой маленькой штучкой, иначе не смогла бы заработать на жизнь. Что с тобой, ты вся зеленая, дочка, взгляни на себя в зеркало, что, опять шоколада обожралась? Если собираешься блевать, иди на улицу.
Элисон сделала, как ей велели, и посмотрела на себя в зеркало. Она увидела там незнакомого человека. Это был мужчина в клетчатом пиджаке и съехавшем набок галстуке, хмурый мужчина с низким лбом и желтоватой кожей. Тут она поняла, что дверь открыта и мужчины гурьбой вваливаются внутрь.
— Твою мать, Эмми, мне надо помыть руки! — заорал один из них.
Она убежала. Она всегда так или иначе боялась мужчин. На чердачной лестнице ее скрутило, изо рта потекла коричневая жижа. Она надеялась, мать решит, что во всем виновата Джуди, их кошка. Из последних сил Элисон поднялась наверх и распахнула дверь. Миссис Макгиббет, уже вполне четкая, сидела в своем углу, широко раскинув пухлые ножки в толстых чулках, как будто ее ударили и она упала. Ее глаза больше не были удивленными, они были пустыми, точно на них задернули жалюзи.
Она не поздоровалась с Элисон, никаких «Как поживает моя милая девочка?». Только растерянно пробормотала:
— Здесь зло, которого тебе лучше не видеть. Здесь зло, которого тебе лучше не видеть… — Миссис Макгиббет быстро поблекла, под половицами раздался скрежет, и она исчезла.
С этого дня миссис Макгиббет больше не появлялась. Эл скучала по ней, но понимала, что старая леди слишком напугана, чтобы вернуться. Эл была ребенком и уйти не могла. Некому теперь пожаловаться на Глорию, ма и мужчин в гостиной и получить утешение. Она выходила играть на задний двор как можно реже; при одной мысли об этом ее рот наполнялся густой слюной. Мать бранила Элисон за то, что она не дышит свежим воздухом. Если ее заставляли играть на улице — а такое случалось время от времени, причем дверь запирали на ключ, — она брала за правило никогда не поднимать глаз на сараи и гаражи или полоску леса за ними. Она никак не могла забыть тот день, странное подвешенное состояние, как будто затаенное дыхание: понурые лица мужчин, предгрозовой воздух, высохшая трава, табачный дым изо рта матери, желтоватое лицо в зеркале вместо ее собственного, мужчина, которому надо было вымыть руки. Что до содержимого картонных коробок, то она старалась не думать о нем; но иногда ответ находил ее сам, в снах.
КОЛЕТТ: Итак… вы скажете мне?
ЭЛИСОН: Могла бы, если б была уверена, что знаю.
КОЛЕТТ: Всего лишь «могла бы»?
ЭЛИСОН: Не знаю, способна ли я произнести это вслух.
КОЛЕТТ: Наркотики, вероятно? Или наркотиков тогда еще не было?
ЭЛИСОН: Господь всемогущий, конечно были, по-твоему, я жила во времена Ноя? Наркотики были всегда.
КОЛЕТТ: Ну и?
ЭЛИСОН: Понимаете, это был довольно странный район, повсюду военные базы, солдаты приезжают и уезжают, в смысле, обширное поле деятельности для, ну, таких женщин, как моя мать, и мужчин, с которыми она якшалась. Подпольные азартные игры, женщины и мальчики-проститутки, все виды…
КОЛЕТТ: Ну так что, по-вашему, было в коробках?
(Пауза.)
Части тела Глории?
ЭЛИСОН: Нет. Конечно нет. Киф сказал, она вернулась домой в Ирландию.
КОЛЕТТ: Но вы же в это не поверили?
ЭЛИСОН: Не поверила, но и не усомнилась.
КОЛЕТТ: Но она ведь исчезла?
ЭЛИСОН: Не из нашего дома. Да, Глория, нет, Глория, чаю, Глория?
КОЛЕТТ: Очень интересно, поскольку это свидетельствует о сумасшествии вашей матери или о чем-то в этом роде — но давайте все же поговорим об исчезновении. Оно освещалось в новостях?
ЭЛИСОН: Мне было восемь. Я не знала, что было в новостях.
КОЛЕТТ: По телевизору ничего не говорили?
ЭЛИСОН: Не уверена, что у нас был телевизор. Впрочем, да, был. Несколько. В смысле, мужчины часто приносили их под мышкой. Но все равно у нас не было антенны. Такую мы вели жизнь. Две ванны. Ни одной антенны.
КОЛЕТТ: Эл, зачем вечно эти глупые шуточки? Вы шутите на помосте. Это не слишком уместно.
ЭЛИСОН: Лично я считаю, что юмор очень важен для общения со зрителями. Он помогает им расслабиться. Потому что они приходят напуганными.
КОЛЕТТ: Я ничуть не была напугана. Зачем они приходят, если боятся?
ЭЛИСОН: У большинства людей очень низкий порог страха. И тем не менее они любопытны.
КОЛЕТТ: Им надо работать над собой.
ЭЛИСОН: Думаю, нам всем не помешало бы. (Вздыхает.) Послушайте, Колетт, вы родились в Аксбридже. Я знаю, вы скажете, что Аксбридж — это вам не Найтсбридж,[25] но у вас в саду росли гортензии, верно? Что ж, а я родом совсем из другого места. Полагаю, если бы в Аксбридже случилось преступление, если бы кто-то исчез, соседи бы заметили.
КОЛЕТТ: Что вы хотите сказать?
ЭЛИСОН: Люди все время пропадали в наших краях. Мы жили в пустыне. На мили вокруг простирались земли военных. Вересковая пустошь, в таком месте что угодно… могло…
КОЛЕТТ: А полиция к вам заходила?
ЭЛИСОН: Полиция все время к нам заходила, в смысле, в этом не было ничего удивительного.
